Король англосаксов - [42]

– Сестра, – ответил граф, – ты говоришь так же, как говорила со мной в былые годы, как женщина с душой, а не кукла, покрытая власяницей жрицы. Если ты будешь поддерживать меня, я женюсь на Юдифи, я отгорожу ее от суеверий Хильды и от могилы, в которую ее сведут живой!

– Но отец наш… отец… с его железной волей?

– Я не боюсь отца, а только – твоих друидов. Ты разве забыла, что Юдифь и я состоим в отдаленном родстве, при котором брак запрещается церковью?

– Да, правда, – отвечала с испугом королева. – Прочь же и мысль об этом! Заклинаю тебя: вытесни эту мысль поскорее из сердца!..

Королева поцеловала его ласково в лоб.

– Опять исчезла женщина и появилась кукла! – проговорил Гарольд с глубокой досадой. – Ничего не поделаешь, я покоряюсь судьбе… Но наступит же день, когда представитель английского престола не будет раболепствовать перед упорными друидами, и тогда я, в награду за все мои услуги, упрошу короля, у которого будет биться живое сердце, испросить мне разрешение на мой брачный союз. Оставь же мне, сестра, хоть эту надежду и не губи Юдифь в расцвете ее жизни!

Королева молчала, и Гарольд, считая это не совсем добрым знаком, пошел прямо к молельне и отворил ее дверь; но он невольно остановился в благоговении перед невинной девушкой, стоящей еще на коленях. Когда она привстала, он мог только сказать:

– Сестра не будет более настаивать, Юдифь!

– Я еще не давала этого обещания, – заметила ему поспешно королева.

– А если бы и так, – добавил граф Гарольд, – то не забудь, Юдифь, что ты дала мне слово под ясным сводом неба, в самом древнем из храмов нашего милосердного всеобщего Отца!

Сделав это внушение, он ушел торопливо из спальни королевы.

Глава VII

Гарольд вышел в прихожую. Ожидавшее тут собрание было немногочисленно по сравнению с толпой, которую мы встретим в приемной короля, так как сюда ходили исключительно избранные, просвещенные люди, а число их, конечно, не могло быть значительно в это далекое время. Сюда не приходили обманщики, стекавшиеся толпой к королю для того, чтобы воспользоваться его легковерием и расточительностью. Пять или шесть друидов, печальная вдова, скромное дарование и немощное горе – вот и все, что являлось в покои королевы.

Взгляды всех обратились с любопытством на графа, когда он только вышел из спальни королевы; все дивились его пылающим щекам и суровому взгляду. Но всем, приходившим к королеве Юдифи, был дорог граф Гарольд; просвещенные люди уважали его за ум и за ученость, несмотря на его мнимое пренебрежение к некоторым достоинствам, а вдовы и сироты знали его за непримиримого врага всякой несправедливости.

Среди этого мирного собрания в Гарольде пробудилась врожденная доброта его сердца, и он остановился, чтобы сказать мимоходом сочувственное слово каждому из присутствующих.

Сойдя по наружной лестнице, – в эту эпоху даже в королевских дворцах все главные лестницы возводились снаружи, – Гарольд вышел в обширный двор, где сновало значительное число телохранителей. Войдя вновь во дворец, он пошел к особым покоям короля, окружающим зал, называемый иначе расписанной палатой и служивший Эдуарду опочивальней при торжественных случаях.

Толпа уже наводнила обширную прихожую короля. Во всех углах сидели жрецы и пилигримы. Считая бесполезным терять время на этих ненавистных людей, граф прошел через толпу и был без замедления допущен к королю. Проводив его злобными завистливыми взглядами, жрецы стали шептаться.

– Норманнские любимцы короля чтили, по крайней мере, наших богов!..

– Да, – ответил на это замечание друид, – и если бы не разные важные обстоятельства, то я предпочел бы норманнов саксонцам.

– Какие обстоятельства? – спросил молодой, честолюбивый друид.

– Во-первых, – ответил с ударением друид, – норманны не умеют говорить на понятном для нас языке и, кажется, не любят духовного сословия. Другая же причина, – продолжал он лукаво, – заключается в том, что они люди скрытные и не любят вина! Прошу держать в руках человека, который не склонен к болтовне.

– Да, это мудрено, – подтвердил коренастый друид с лоснящимся лицом.

– Как может человек открыть свои погрешности, если не облегчить ему подобное сознание, – продолжал первый жрец. – Я успокоил многих за фляжкой вина, и не одно пожертвование досталось в пользу храма за приятельской пирушкой сметливого друида с заблудшими овцами. Это что? – обратился он к человеку, вошедшему в это время в прихожую, за которым мальчик нес легкий сундучок, накрытый полотном.

– Отец, – ответил тот, – это просто сокровище, и казначей Гюголайн способен целый год коситься на меня: не любит он, злодей, выпускать из рук золото короля!

При этом простодушном замечании мирянина друиды и присутствующие злобно взглянули на него, исподлобья, так как у всех и каждого было немало замыслов против кассы Гюголайна.

– Сын Мамона! – воскликнул с озлоблением друид, – не думаешь ли ты, что наш добрый король дорожит побрякушками, уборами и прочим. Отправляйся-ка ты со своим вздорным товаром к Балдуину Фландрскому или к щеголю Тостигу, сыну Годвина.

– Как бы не так! – сказал насмешливо торговец. – Что даст мне за сокровище неверующий Балдуин или тщеславный Тостиг!.. Да не смотрите же так сурово, отцы, а лучше постарайтесь приобрести эту редкость – это древнейшее изображение Ведена! Один почтенный друид купил его для меня в Висби за три тысячи фунтов серебра; а я прошу сверх их только пятьсот за хлопоты. Все окружили с завистью сундучок и торговца. Почти в ту же минуту раздался гневный голос, и рослый тан влетел в эту толпу жрецов, как сокол в стаю воронов.