Коро-коро Сделано в Хиппонии - [48]

Побродив минут десять, находим свободный ствол.

— А, гайдзин-сама! Ирассяй! — машет руками кучка пьяненьких клерков под деревом справа. Узнав, откуда мы, оживляются еще больше. — О? А русские девушки тоже придут?

— А то как же! — гордо киваем мы.

Нас немедленно угощают целым блюдом сусей: «от нашей сакуры — вашей сакуре». Поддеревом слева кто-то засобирался домой, благодаря чему мы наследуем еще и «переходящее знамя» — голубую клеенку метров пять на восемь.

Всех благодарим, расстилаемся, а там и наши подходят.

После Корнелиуса БГ молчалив. Благостно так молчалив и созерцателен. Сидит в ярко-красном пальто под веткой сакуры, потягивает зеленый чай и думает о чем-то своем.

— Ну что, Митька, — спрашивает Ирина. — Что дальше делать собираешься?

— Да вот, может, в Питер жить поеду, — говорю я. — Пока не решил…

— В Питер? — вдруг оборачивается Боря. — В Питере в последнее время стало совершенно не с кем поговорить…

— Ну, Боря, как можно спокойно заявлять такие вещи? — возмущаюсь я. — Там же столько народу живет!

— Но ведь это правда… — печально отвечает Боря и улетает обратно в сакуровый астрал.

Ни в русском, ни в английском сей цветовой микс однозначных аналогов не имеет. Уже не розовый. Еще не вишневый. А в целом — всего лишь оттенок белого. Может, Смилла с ее чувством снега сформулировала бы точнее, не знаю — в датском я ни в зуб ногой. В общем, сакуровый. Неуловимый, как мимолетность бытия. Привкус времени на глаз. Новорожденного в миллионный раз Времени, которое присело с тобой на дорожку — и вот-вот понесется дальше своей стрелой.

— Мата, нэ… — шепчет тебе Непонятно Кто, когда с ветки срывается очередной лепесток. — See you soon.

«Сегодня я прощаюсь, — проносится в голове, — через год я опять буду здесь…»

* * *

Как-то раз мой знакомый японский литкритик, озирая просторы русского романа, не выдержал и воскликнул:

— Да разве можно представить, чтобы в японской прозе очередная глава начиналась словами «Прошло пять лет»? А у русских такое сплошь и рядом!

Что тут еще сказать? Да, мы обитатели равнин. И все-то у нас вдаль да вширь. Приспичило мужику кваском похмелиться — «Мань, я к Колюне на выселки, завтра вернусь!» — да только его и видели. Прошло пять лет…

А у японцев население фактически равно нашему: 135 миллионов с хвостиком. Только вот населяют они лишь 30 % площади своих островов, остальное — горы да скалы. Придающие даже языку странный привкус трехмерности.

— Пожалуйста, забирайте это к себе наверх! — дарит тебе зажигалку в баре случайный японский паренек.

— Нам два пива сюда вниз, пожалуйста! — просишь бармена, стоя на приступочке сантиметров на двадцать выше него.

— Присаживайтесь, — приветливо кивает он. — Сейчас вам официантка сбоку поднесет…

Так, наверное, мыслят рыбы. Или птицы? В общем, те, у кого в сознании еще осталось вертикальное измерение мира.

— Боря, а ты когда-нибудь задумывался о крупной форме? Скажем, симфонии или рок-опере какой-нибудь. С размахом. Увертюра там, кульминация, кода…

— А такого в принципе не может быть! — усмехается он, поглаживая косичку на бороде. — Альбом — формат идеальный…

Хм, задумываюсь я.

Или все-таки рыбы?

* * *

Визуализация бывает разной.

Допустим — не дай бог, конечно, — приходит человек к себе домой и застает горячо любимую жену (мужа) в постели со своим же другом (подругой). Как известно, исходы таких ситуаций бывают разные. Кто-то руки распускает, кто-то бросается отношения выяснять. А кто-то постоит, помолчит — да и пойдет куда глаза глядят, аккуратно дверь за собой прикрыв. Ибо вся эта сторона жизни для него теперь превратилась в плохое кино. Когда режиссеру окончательно перестает нравиться собственная картина, он нажимает на «выкл.» и переквалифицируется в управдомы.

А бывает и наоборот. Как, например, в Японии году эдак в 1996-м — громкая была история. Задразнили в школе двенадцатилетнего парнишку одноклассники. Взял он кухонный нож побольше, подкараулил вечером обидчика, заколол как свинью, а голову отрезал и выставил на ступеньках у входа в школу. Для пущей визуализации. Как же без нее-то. При этом, что интересно, — особых жестокостей за ребенком раньше не замечалось. Зато, как выяснилось в ходе расследования, мальчик страстно любил компьютерные игры, особенно — ужастики с монстрами, коих полагалось уничтожать любыми возможными способами. Друзей у пацана не было. Все свободное время жил в экране своей «плэй-стэйшн». И после очередного наезда «монстров с соседней парты» элементарно перестал различать, где та реальность, а где эта.

Итог — пять лет психушки для малолетних.

К чему я это все?

Как сделать видимым то, что чувствуешь? Как выглядит то, что у меня внутри? Вопрос этот по нашим временам, похоже, терзает людей даже больше, чем вопросы секса или принадлежности к собственной расе. Вон, бедняга Гибсон со своей Жутью Христовой как надорвался. «Я медведя поймал! — Так веди его»… И дальше по тексту.

А мониторы все наступают. Экраны уже буквально со всех сторон. Когда мы последний раз писали что-либо шариковой ручкой дольше тридцати секунд?

* * *

Мы выработали у нашего мозга особый вид аллергии к его же собственным нервным сигналам, получая в результате своеобразную имитацию направленного аутизма