Кормилец - [55]

– Нет документов. Я здесь недалеко живу. Фрунзе пятнадцать.

– Пятнадцать? Как вас зовут?

– Игорь. Игорь Андреевич Прохоров.

– Пойдемте, Игорь Андреевич. У нас машина за углом. Мы отвезем вас домой. Детей ищет вся полиция города. А будете бродить под дождем, только и добьетесь, что заболеете. Пойдемте.

12

Толком старуха не спала давно – последний раз накануне смерти брата. Тварь навещала ее каждую ночь. Про себя ее визиты старуха называла «видениями». Как человек, проработавший жизнь в библиотеке, она чувствовала, что слово было неточным, но другого за все эти годы она так и не смогла подобрать. Во сне она слышала звуки, осязала предметы, чувствовала запах и вкус. Особенно вкус – по утрам нередко она обнаруживала на простынях пятна рвоты и старалась не есть на ночь. Но никогда и ничего она не видела глазами твари. Может быть, потому, что видеть глазами брата она так и не научилась. А может быть, потому, что Тварь была слепа, как большинство существ, живущих под землей.

Момент слияния обозначился легким толчком в плечо. Должно быть, Тварь задела какой-то выступ. Глубокий сон превратился в дрему. Часть сознания продолжала спать, а вторая половина прислушалась к происходящему. Много лет назад старуха читала, что птицы во время миграции могут спать на лету, по очереди отдыхая то левым, то правым полушарием. Ее перелет длился больше полувека.

Во рту вдруг пересохло, и острая боль в животе заставила забыть о ушибленном плече. Возникло чувство, как будто кто-то воткнул в живот палку и медленно провернул ее, наматывая внутренности, которые вдруг оказались невероятно длинными. Кишки выходили из тела со спины, тянулись и ветвились, связывая воедино человекообразное существо, ползущее наверх по стенам колодца, огромное дерево-алтарь и сотни других деревьев по всему лесу.

Руки соскальзывали, и она никак не могла опереться, хотя за годы жизни в шахте знала каждый уступ. Ветер, долетавший сверху, холодил кожу на лице. Свисавшие со спины корни, которых обычно она не чувствовала, сейчас тянули вниз. От голода Тварь обессилила и злилась на собственное тело. Старухе это чувство было очень знакомо.

Наконец правая рука достигла поверхности и нащупала на земле сухую шуршащую листву. Последний собственный лист сгнил много лет назад, но ветер приносил и забрасывал яму листвой из леса. Она с трудом подтянулась, перевалилась через край и отползла от колодца. Живот и грудь тяжело скользили по грязи, цепляя многочисленными наростами. Когда, притаившись в гнезде, Тварь ощупывала себя, старуха с ужасом угадывала скрытые под натянутой кожей лягушачьи лапки, человеческие пальцы и мышиные хвосты. Как будто часть съеденной пищи вросла в тело изнутри, как в свое время корни дерева вросли в него снаружи.

Тварь задрала голову и принюхалась. Как бы сильно ни хотелось есть, она всегда оставалась осторожна. Ничего, кроме запаха прелой листвы и нескольких кормильцев, находящихся очень далеко отсюда. Один стал инвалидом и лежит в кровати. Другой – она почти его не слышит – умышленно отрезал себе пути для возвращения, отправился в тайгу и сошел там с ума. Еще один, тот, который скоро должен покормить ее, спит в своей кровати в городе. И, наконец, старая и бесполезная знакомая, стянувшая себя ремнями. Через тварь старуха учуяла саму себя.

Вдруг Тварь почувствовала пищу. Слабый, едва различимый запах в нескольких метрах от себя. Она подползла ближе и принялась рыть рыхлую землю. Не так, как бы это стал делать человек, зачерпывая землю ладонями, а разгребая ее по сторонам, как это делает медведка. В грязи нашлось что-то круглое размером чуть меньше футбольного мяча, но неровное, с дырами, впадинами и выступами. Тварь счистила налипшую грязь с предмета, и старуха поняла, что это была человеческая голова. Зубы заскользили по кости, срывая остатки истлевшей гнилой кожи. Тварь засовывала пальцы в глазницы и в дыры на месте носа и ушей, в надежде выковырнуть хоть немного плоти. Но кроме грязи там ничего не было.

В исступлении она отшвырнула мертвую голову в сторону, расцарапала себе когтями лицо и разразилась голодным, зовущим к себе плачем. Таким пронзительным, что его слышали даже мертвые.

13

Сквозь дрему Игорь слышал, как в подвале стучит доживающий последние дни насос. Звук превращался в стрекот кузнечиков. Он вспомнил пикник за городом. Не тот, последний, когда Сережа до слез перепугал Лизу, а предыдущий. Когда трава еще была зеленой, а за рекой паслись коровы. Когда дерево на берегу не напоминало ни о чем и было просто деревом.

Потом стук насоса стал стуком в дверь. Тихим, но настойчивым. Трава пожухла, коровы ушли, и замолкли кузнечики. Пришла беда – отворяй ворота, – напевал внутренний голос. Внизу зашушукались голоса. Как будто люди боялись побеспокоить его. Как будто он был тяжелобольным или даже мертвым.

«Глупости, – оборвал он нелепую мысль. – Люди внизу собрались не из-за меня».

Что-то плохое случилось с детьми. Он представил два маленьких гроба на табуретках в прихожей и раскрыл глаза. За окном светило солнце.

Память полностью восстановила события вчерашнего дня, и он не удивился, обнаружив, что спал одетым. Одежда была сырой и холодной. Немного прихрамывая на затекшую правую ногу, он вышел из кабинета и наткнулся на мать. Она не была у них в гостях с майских праздников. Все не выпадало повода. Мать протянула к нему сухие морщинистые руки и сквозь слезы что-то прошептала.