Кормилец - [33]

Я вошел. Внутри было тихо и влажно, как в склепе. В темном коридоре, освещенном единственной лампочкой, свисающей на проводе с потолка, воняло мочой и хлоркой. Пожелтевшая краска рваными лоскутами свисала с сырых стен. Линолеум на полу протерся до дыр. Наташа повела меня вдоль по коридору, а потом вверх по деревянной скрипучей лестнице. Когда она вставляла ключ в дверь дежурной комнаты, рядом кто-то громко застонал.

– Не обращай внимания, – сказала она.

Распахнула дверь и затянула меня внутрь.

– Господи, как же я соскучилась.

Она скинула халат и повисла у меня на шее. Через несколько секунд мы голые лежали на кушетке. Из-за стены доносились те же звуки, что я слышал у двери. Я пытался убедить себя в том, что постояльцу ночлежки просто что-то приснилось, но отчетливо понимал, что он умирает. Это было хуже, чем если бы мы занимались сексом на кладбище. Помню, как еще подумал тогда, что у такого дерьмового начала не может быть хорошего конца.

Мое продолжительное воздержание не могло не сказаться. Все быстро закончилось. Наташа мелко дрожала от неутоленного желания и мягко поглаживала меня по бедру, рассчитывая на продолжение. Я прислушивался к звукам за стеной. К стонам добавился громкий сухой кашель и через какое-то время хрип. В дверь постучали.

– Наталья Викторовна, вставайте, – позвал женский голос.

– Свиридов? – спросила Наташа, поднимаясь с кровати. В ее голосе не была и намека на только что закончившийся спринт.

– Да.

– Подготовь «Трамадол» и памперс. Человек не должен умирать в дерьме. Сейчас я подойду.

Она быстро оделась и вышла. Я тоже встал, оделся и включил свет.

У окна находился письменный стол. На нем были оранжевая кружка с большой белой буквой «И» на боку и журнал «Умники и умницы», который сейчас лежит в среднем ящике стола. Тогда на нем еще не было масляного пятна. Я взял кружку, поднес к глазам и отыскал маленький скол на краю. Он не мешал пить, если держать кружку правой рукой. С момента нашей последней встречи кружка сильно потеряла в цвете снаружи и прибавила изнутри. Когда вернулась Наташа, кружка все еще была у меня в руках.

– Долгая память хуже, чем сифилис, особенно в узком кругу, – пропела Наташа. – Узнал?

Я кивнул и поставил кружку на стол.

– А еще у меня есть белая футболка с надписью «Психиатрия – это призвание». Я ее надеваю вечером по выходным после ванны. Только майку и ничего больше. Очень эротично смотрится. А в кошельке под пленкой – там, где у нормальных женщин вставлены фотографии детей, у меня билеты на концерт «Наутилиуса» от пятого мая девяносто пятого года. Десятый ряд, пятое и шестое место. Показать?

– Нет. Не надо. Я пришел не за этим.

– Ну конечно. Небольшое одолжение. Рассказывай.

Шматченко я представил ей как хорошего знакомого, которому обязан своим новым трудоустройством. Якобы он орнитолог и ему нужны два помощника на выходных. «Чушь какая-то», – дважды перебила меня она. А когда я сказал, что мне на пару дней нужен крепкий алкоголик, ее брови высоко подпрыгнули и исчезли где-то под челкой.

– Как ты себе это представляешь?

– Ну, ты предложишь одному из своих пациентов провести уикенд на природе за умеренное вознаграждение. Потом выпишешь, или как это у вас здесь называется. Потом оформишь обратно. Как-то так.

– Выпишешь – запишешь, – передразнила она. – Здесь у нас не кружок танцев. Ты слышишь Свиридова за стеной? Рак легких четвертой стадии плюс инсульт. И таких постояльцев у нас не меньше десятка.

Сначала она убедила меня в том, что выполнить мою просьбу невозможно, а потом заверила, что сделает невозможное. О стоимости услуги она тактично умолчала. Отложила на последний момент, когда торговаться с ней уже будет невозможно.

– А что он собирается делать с птицами? – спросила она меня уже на пороге.

– Откуда я знаю? – ответил я. – Может, окольцует и отпустит. Может, продаст. Может, ощиплет и в духовке сжарит. А может быть, что-нибудь еще. У этого человека богатая фантазия».

50

«Запись 17 от 2.10.2017 г.

Бомжа, с которым договорилась Наташа, звали Петрович. Удивительно, столько лет прошло, а я помню имя, которое мне назвали только однажды. Петрович был высохшим коротышкой с красным, опухшим от пьянства лицом, похожим на облезлую морду хорька. Тот тип забулдыг, которые выглядят обиженными, шарахаются от любого резкого движения, но при определенных условиях (отсутствии свидетелей и денег на опохмел) вполне могут сунуть шилом в печень, чтобы поживиться сотней-другой. Наташа познакомила нас в номере. Так она называла комнаты, которые больше походили на камеры. Тахта Петровича была ближней к входу, и от нее воняло как из размороженного холодильника, забитого мясом.

– Ну что, Петрович, собирайтесь. Нам пора, – сказал я. Вступительное слово я умышленно опустил. Наташа сказала, что за свои услуги бомж хотел три тысячи в день плюс водка и закуска. Больше обсуждать нам было нечего. Следовало поторапливаться. Через час Шматченко должен был ждать нас на другом конце города.

– А я не еду, – ответил Петрович. Если бы он вдруг в ответ двинул меня в глаз, это произвело бы меньший эффект.

– Но мне сказали, что вы согласились.