Кормилец - [29]

Я не удивился, когда Шматченко предложил мне вытащить с того света нерожденного сына. Он слышал мой телефонный разговор с женой. Его больное воображение генерировало абсурдные и мрачные фантазии с производительностью атомного реактора. Он мнил себя знахарем-целителем. Но я удивился самому себе, когда вдруг поддержал этот нелепый и болезненный для меня разговор.

– И как вы собираетесь это сделать? – спросил я.

– Дам ей лекарство.

– Рецептура препарата, насколько я понимаю, оригинальная?

Шматченко криво улыбнулся.

– Вы шутите, потому что боитесь. Потому что не понимаете. Не верите. Все мои пациенты без исключения прошли через поликлиники и больницы, прежде чем попасть ко мне. Я помог не всем, но многим. И, разумеется, я брал лекарства не в аптеках.

Я потер заросший щетиной подбородок и взглянул на свое отражение в зарешеченном стекле. От бессонницы глаза слезились. Под ними набухли коричневые мешки. Волосы на макушке топорщились, как у нерадивого первоклассника из «Ералаша». Потом посмотрел на Шматченко. Несмотря на землистый цвет лица, он выглядел заметно свежее меня, был гладко выбрит, говорил ровно. Из нас двоих на тот момент больничная пижама больше подходила мне.

– Это лишь кажется невозможным, – усмехнулся Шматченко. – Оглянитесь. Вокруг происходят и намного более странные вещи. Вчера после ужина по Первому каналу показывали бабку с новорожденным внуком от сына, который больше десяти лет гниет в земле. А у вашей жены всего лишь подозрение на замершую беременность. Какой у нее срок? Двадцать пять – тридцать недель? То, что сейчас живет внутри нее, это не совсем ребенок. Плод в этом возрасте – это еще не полноценный организм. Понимаете? Отчасти это по-прежнему комок растущей живой материи. Как опухоль. Хоть мне и не нравится это сравнение, но более подходящего слова я не нахожу. И в этом его сила. Потому что так же, как опухоль, он живуч.

Я вспомнил его последний приступ. Пену у рта, вывернутые в суставах руки, яростное выражение лица и сотни ругательств и проклятий. Даже не верилось, что сидящий передо мной спокойный старик и тот буйный параноик – это один человек.

По столу побежала муха, и я прихлопнул ее ладонью. Наружу вылезли белые липкие яички – такие же противные, как и рассуждения пациента о беременности моей жены.

– Ей назначили дату операции, – сказал я. – Понимаете, что это значит?

– Да. Я немного разбираюсь в таких вопросах. И намерение врача прервать беременность означает лишь его бессилие. Ничего больше. На самом деле остановка сердца плода – это еще не конец. Граница между жизнью и смертью у нерожденного ребенка сильно размыта. Как у высыхающего дерева. Даже если сердце ребенка останавливается, остается еще сердце матери. И некоторое время оно работает за двоих. А это значит, что у вас есть еще немного времени на то, чтобы перезапустить его. Для этого потребуется маленькое чудо, на которое я вполне способен. Что-то вроде этого.

Он сунул палец себе в рот, густо обслюнявил его и коснулся им раздавленной на столе мухи. Муха полетела. Да, я десятки раз видел, как раздавленные мухи продолжают ползать, волоча за собой шлейф внутренностей. Но никогда ранее и ни разу после того случая я не видел, чтобы они летали.

– Вы хороший человек, Игорь Андреевич, – сказал Шматченко. – Много сделали для меня. Я хотел бы отблагодарить вас. И я могу вам помочь. Дело только за вами».

43

«Запись 12 от 2.10.2017 г.

Шматченко видел мое отчаянное желание спасти ребенка и жену и все же не был до конца уверен, что я приму его бредовое предложение. В те дни он облизывал губы чаще обычного, и я замечал, как дрожали его пальцы при рукопожатии. Да, помнится, тогда я боролся с излишне официальными отношениями между врачом и пациентом и строил доверительные отношения, начиная с приветствия. Легкий мандраж старика я списывал на недавно перенесенный психологический срыв. Но так проявлялось нетерпение. Вопрос «вы согласны, доктор?» вертелся у него на языке, но он боялся задать его. Он был личинкой могучего монстра на пороге превращения. А я был тем человеком, от которого зависело, переступит ли он этот порог.

Я много думал о раздавленной и ожившей мухе. Я вспомнил о побежденном раке двенадцатиперстной кишки. О напутственных словах врача-репродуктолога после подтверждения беременности. Видел страдания жены. И все же не решался принять помощь Шматченко. Принять такую помощь означало выпустить его из больницы. Он не говорил об этом прямо, но это следовало из его слов. Да, приступы агрессии случались с ним все реже. Последний был сравнительно недавно, и ремиссия набирала ход. Но. Он был явно опасен для окружающих. И выпустить больного, нарушив решение суда, означало положить конец моей работе в диспансере. Работе, к которой я шел много лет и которой дорожил.

Нет, я не пытаюсь переложить вину на кого-то еще. Это было мое решение. Но окончательно к безумному поступку меня склонил не Шматченко, а Марина».

44

«Запись 13 от 2.10.2017 г.

Что-то сегодня я засиделся. Уже второй час ночи, я все еще не в кровати, а завтра на работу. Еще минут двадцать и надо идти.