Коридоры кончаются стенкой - [33]

Исходя из изложенного, я рассматриваю решение горкома ВКП(б) как диверсию против мужественного, несгибаемого человека, как стремление опошлить его имя и свести на нет воспитательную роль романа «Как закалялась сталь». И уже за одно это Гутмана и всю компанию, которую он притащил из Таганрога и Ростова-на-Дону, нужно уничтожить как лютых врагов советской власти и советской молодежи.

Я изложил вам, товарищ Малкин, конкретные факты, но письмо не подписываю. Я знаю, как беспощадно расправляется Гутман с теми, кто критикует его, невзирая на лица. Я знаю немало исключенных из партии, изгнанных, не без вашей, правда, помощи, из Сочи, уволенных с работы, переданных на растерзание НКВД. Поднимите списки этих людей, разберитесь с каждым — и вы увидите грязное троцкистское мурло Гутмана-врага. Если вы истинный борец с врагами партии и народа — вы примете необходимые меры и наведете порядок».

При первом беглом прочтении письмо произвело на Малкина благоприятное впечатление. Он положил его перед собой, намереваясь изучить более тщательно, как только раскидает накопившиеся дела, но разочарование пришло прежде, чем успел это сделать.

Вечером, как обычно, к нему заглянул секретарь парткома, чтобы обменяться впечатлениями о прожитом дне. Малкин, занятый разговором по телефону, подвинул ему письмо, показал глазами: «Читай!» Аболин прочел и отложил в сторону. «Ну, что?» — глазами спросил Малкин, заметивший, как помрачнело лицо секретаря. Тот пренебрежительно скривил губы и махнул рукой. Удивленный Малкин резко оборвал разговор по телефону и положил трубку.

— Что? — спросил хмуро.

— Чушь собачья.

— Яснее можешь?

— Двуликий Янус. Двурушник, Живет по принципу: и нашим, и вашим.

— Ты считаешь, что его оценка ошибочна?

— В части, касающейся Гутмана, да и в целом Бюро, все верно. И в отношении зажима самокритики, и расправ с неугодными. Только для нас это не ново. На этот счет мы располагаем достаточной информацией, остановка за крайкомом.

— Чего ж ты крутишь носом, словно тебе нашатырь дали понюхать.

— Мне не нравится его отношение к Островскому.

— Нормально относится. — Малкин нашел нужный абзац. — Вот, например: «Я рассматриваю решение горкома ВКП(б) как диверсию против мужественного, несгибаемого человека, как стремление опошлить его имя и свести на нет воспитательную роль романа «Как закалялась сталь».

— Это слова-оборотни, слова-двурушники, как сам автор. Говорит «люблю», а понимать надо — «ненавижу!» Пишет «оградите!», а грязным нутром своим орет: «Обратите внимание на Островского! Он лицемерит! Кричит о равенстве, братстве, а сам прилип к партийной кормушке, объедает народ!»

— Ты не прав, — слабо сопротивлялся Малкин. Размышления Аболина подействовали на него разлагающе. — Нет, ты не прав.

— Возьмите абзацем выше того, что вы читали. Вот отсюда: «Каждому ясно…»

— Ну-ну, читай.

— «Каждому ясно: чтобы дать столько одному Островскому, надо десять раз по столько отнять у других… Как же это будет сочетаться с образом честного и мужественного революционера нашей эпохи и каким примером послужит для молодежи? Не потянется ли молодежь, влюбленная в Колю Островского и его бессмертного Павку Корчагина, к спецпайкам, спецстоловым, к закрытым распределителям, к безбедной жизни за счет общества? Уверен, что потянется, потому что дурной пример заразителен».

— А в самом деле, как будет сочетаться?

— Нормально будет сочетаться. Городская казна не обеднеет, если окажет помощь человеку, который во имя идеи потерял все, кроме совести. Тем более что он своим каторжным трудом, которым, опять же, занимается по совести, а не по принуждению, приносит обществу значительно больше, чем от него получает.

— Вероятно, ты прав, — окончательно разоружился Малкин. — Я прочел письмо бегло и, естественно, не успел его тщательно осмыслить. Уверен, что пришел бы к такому же заключению. Но это что касается Островского. Что касается Гутмана, то попытку скомпрометировать Николая я ему в вину все же поставлю.

— При определенных обстоятельствах это будет справедливо.

— Ладно. Хорошо, что ты зашел. Я бы и сам разобрался, но, как говорят, гуртом легко и батьку бить.

— Я думаю, Иван Павлович, вам Николая надо навестить. Вы давно у него были?

— Пожалуй — с год.

— Вот видите, пора. У него, наверное, немало скопилось информации для нас. Раньше он активно способствовал выявлению врагов. Может, возьмется написать о нашей службе. Фактуры мы ему дадим сколько угодно, особенно, если захочет написать на местном материале.

— Да, я зайду, — пообещал Малкин. — Тем более что есть повод поздравлю с орденом.

18

Визит к Островскому запомнился. Он состоялся вскоре после выступления писателя по радио на собрании партактива города. Появился у него Малкин, как всегда, неожиданно.

— Здорово, Николай! — сказал бодро и так, будто расстались с ним только вчера.

— Здравствуй, Иван. Рад тебя видеть. Присаживайся.

— Как жизнь?

— Бьет ключом.

— По темечку?

— Да. Все чаще и сильнее.

— Крепись. Мне сказали, что ты сильно болел. Решил проведать.

— Жизнь, Иван, избрала меня полигоном для своих испытаний. Отныне моя новая профессия — беспрерывно терять что-нибудь физически.