Коричневые башмаки с набережной Вольтера - [6]

Сегодня утром, когда Фюльбер остановился на набережной Конти, карманные часы показали ему ровно половину девятого. Сквер Вер-Галан тонул в рыжеватом тумане, чайки парили над вереницей барж, создавших затор в шлюзе Моннэ; там шла перепалка – мужчины и женщины, моряки и владельцы товара пытались как-то разрешить дело. Драги, скрепленные между собой цепями, вяло покачивались на воде у Нового моста. Белая пелена, укрывшая реку, скрадывала звуки. Эхом, будто издалека, долетал железный скрежет омнибуса, катившего по маршруту Клиши – Одеон.

Ящики букинистических стоек под столетними деревьями были еще заперты, только папаша Мопертюи уже примостился на ветхой табуретке, кое-как починенной с помощью проволоки. Он специализировался на «Ревю де дё монд» Бюлоза[9] и собрал уже пять тысяч экземпляров. Еще он чрезвычайно ценил английских романистов XVIII века и похвалялся на каждом углу, что в двадцать четвертый раз перечитал «Жизнь и суждения Тристрама Шенди»[10].

Фюльбер Ботье поздоровался с коллегой, отметив про себя, что тот наверняка и не уходил отсюда никуда – провел ночь на тротуаре, читая при свече. Папаша Мопертюи, надежно защищенный от стужи длинным плащом с каракулевой подкладкой и набитыми соломой башмаками, пробормотал в ответ приветствие, не поднимая головы, и, послюнив палец, перевернул очередную страницу. «Если Старуха с косой и впредь упорно будет делать вид, что навсегда позабыла о нем, папаша Мопертюи так и останется здесь, – подумал Фюльбер, – на набережной, будет уменьшаться день ото дня, мелеть, усыхать, и в конце концов ветер унесет прочь песчинку, в которую он превратится, как уносит и развеивает по свету овсяные зернышки из мешков, что приторочены на шее лошадей, запряженных в фиакры».

Вторым на набережную Конти прибыл Виктор Легри; почти сразу вслед за ним подоспел Рауль Перо. Все трое придирчиво осмотрели стойку, пребывавшую не в лучшем виде.

– Надо будет заделать швы кое-где и покрасить. Шатается она к тому же. Вообще халтурная работа, просто удивительно, как в реку не опрокинулась, – проворчал Фюльбер Ботье. – Хорошо хоть нам в девяносто втором году дали разрешение крепить ящики к парапету, а до того совсем туго приходилось: надо было каждый день перетаскивать их туда-обратно. Утром устанавливаешь, вечером волочешь на хранение, и не просто так, а за двадцать су.

– Не нравятся мне эти съемные верхние крышки, – покачал головой Рауль Перо. – Боюсь, придется каждый раз, как соберется дождь, проделывать уйму лишних движений. А ведь осадки у нас тут, в Париже, дело нередкое.

– У меня есть знакомый мастер, он посадит вам крышки на шарниры – это очень удобно: стойка будет раскрываться и схлопываться, как устрица. А на выложенные книги при малейшей угрозе ливня накинете провощенную ткань – она прекрасно удерживает воду.

– А куда же деваться букинисту? – спросил Виктор.

– А букинист будет преспокойно сидеть в ближайшем бистро, надежно укрытый от непогоды.

– Я, к сожалению, немного стеснен в средствах… – признался Рауль Перо.

– Не переживайте, мастер все сделает в кредит, расплатитесь с ним весной, – успокоил его Фюльбер Ботье. – О, а вот и наша карета!

Погромыхивая обитыми железом колесами, у водостока остановилась телега для перевозки бочек, запряженная двумя першеронами. С облучка радостно скалился веселый красномордый парень.

– Здорово, Шкварка-Биби![11] – поприветствовал его Фюльбер. – Сам-то как?

– Сам-то выпить не дурак, да на работе ж! – еще шире разулыбался красномордый.

Тут наконец появился Жозеф: пальто и панталоны в грязи, вид разъяренный, ногу подволакивает.

– Что это с вами приключилось? – уставился на него Виктор.

– Шлепнулся, что! Чертов гололед. Шел себе – и раз! – всеми четырьмя копытцами в небо! Еще повезло, что не сломал ничего.

– Я знаю одно чудодейственное средство: абсент с ромом и лимонным соком, – поделился опытом Шкварка-Биби, раскуривая носогрейку.

– Ага, чудо не заставит себя ждать: все мое семейство соберется на похороны, – буркнул Жозеф, не переносивший алкоголь.

Впятером, кряхтя и отдуваясь, они водрузили ящики один за другим на телегу. Жозеф, лишенный перчаток, при этом ругался почем зря, всех извещая о том, что у него началось необратимое окоченение пальцев. Наконец груз был готов к отправке, и першероны без особой охоты поплелись к набережной Вольтера.

Разгрузка прошла быстрее благодаря участию коллег и соседей Фюльбера – за дело взялись Жорж Муазан, тщедушный человечек лет сорока с воинственно выпяченным подбородком и в шляпе с фазаньими перьями, эксперт по книгам про охоту, и Люка Лефлоик, чудаковатый тип с пышной рыжей бородой и усами, за которыми не видно было даже носа. Не остались в стороне и два завсегдатая набережной букинистов: Гаэтан Ларю, обрубщик сучьев, служащий при муниципалитете, и сапожник Фердинан Питель. Виктор обратил внимание на обувь обрубщика сучьев – таким впечатляющим размером ноги среди его знакомых мог похвастаться разве что Рауль Перо.

И все было бы прекрасно, если б Жозеф в довершение своих бед не поранил средний палец, когда помогал крестному Фюльберу привинчивать к стойке металлическую скобу. Со всех сторон тотчас посыпались советы: «Надо продезинфицировать! Перевязать! Позвать врача! Хряпнуть абсенту с ромом!» Пока все говорили хором, столпившись вокруг невинной жертвы, Фердинан Питель медленно осел на тротуар.