Коричневые башмаки с набережной Вольтера - [52]

Если бы тетушка Аделина не была такой скрягой, станок уже давно стоял бы в мастерской. Но за пять лет, прожитых у нее, Фердинан не получил ни сантима. Аделина лишь однажды проявила щедрость: позволила племяннику даром занять принадлежавшие ей две комнатушки на той же лестничной площадке, где находилась ее квартира. Каждое последнее воскресенье месяца она приглашала его на обед, состоявший из капусты или редьки, и никогда не забывала напомнить племяннику, кому он обязан своей профессией.

Скупую тетушку из его мыслей быстро вытеснил образ некой Шанталь Дарсон – круглые щечки, вздернутый носик и бледно-голубые глаза. Каждое воскресенье она стояла на птичьем рынке за прилавком, на котором в клетках ждали хозяев попугаи и канарейки, а остальное место занимали мешочки с зерном и пучки подорожника. В прочие дни Шанталь торговала пирожными в булочной-кондитерской на Севастопольском бульваре. В ее комнатке на улице Вербуа недалеко от Консерватории искусств и ремесел не смолкали птичьи трели, но жалобы соседей были напрасными – владелец доходного дома не мог устоять перед обаянием хорошенькой квартиросъемщицы.

Фердинан Питель встретил ее, когда шел с готовым заказом к клиентке на Цветочную набережную – одна заштатная актриса попросила его сшить туфли-лодочки. Он ухаживал за Шанталь изо всех сил, осыпал ее подарками, но девица была непреклонна и ни разу не пригласила к себе домой симпатичного, но слишком серьезного сапожника, которого в шутку окрестила Букой.

Сейчас Фердинан отогнал грустные мысли привычным способом: с особым усердием приколотил подметку к башмаку. Вдруг за витриной мастерской застучали шаги – молодой человек увидел, как мимо по тротуару прошел Амадей. К этому пижону Фердинан относился с недоверием – считал его подозрительным типом. Ну какой нормальный человек по доброй воле согласится играть в салонные игры с такой прижимистой ханжой, его тетушкой? Не иначе как у пижона планы на ее сбережения. Фердинан приоткрыл дверь мастерской и проводил взглядом высокую фигуру в длинном плаще, направлявшуюся к скверу Богоматери.

Приближался час закрытия. Сидевшая за кассой мадемуазель Левек скрестила пальцы, загадав, чтобы клиентка наконец определилась и ушла.

– Даже не знаю… Эта шляпка восхитительна, но она такая вызывающая… А вот эта менее броская… Что вы посоветуете, Корали?

– На месте мадам я бы взяла ту, что выглядит построже: она придаст вам достоинства и элегантности, вы же актриса. Правда, она и стоит дороже, зато как вам идет! Вам ее завернуть?

Из своего кабинетика Анни Шеванс слышала, как суетятся сотрудницы, раскладывая по местам шляпки, сваленные на банкетках.

– Уф, я думала, она тут заночует! – перевела дух Корали Левек, как только клиентка наконец покинула помещение. – Всем пока, до завтра!

Когда работницы и продавщицы разбежались по домам, Анни обошла два салона, где у стен с лакированными панелями и зеркалами, словно пышные клумбы, красовались шляпки. Одна подставка в виде гриба на длинной ножке пустовала – капор нашел покупательницу. Анни открыла дверь в рабочее помещение, постояла на пороге. Скупая, строгая обстановка свидетельствовала о серьезности, с какой каркасницы относились к своему делу. Каркасы головных уборов поступали к аппретурщицам, которые «одевали» эти скелеты, а на последнем этапе над шляпками трудились гарнитурщицы. Анни Шеванс обожала это потайное место. Здесь рождались шляпки, здесь они обретали пеструю отделку, придававшую им кокетливый, экстравагантный или изысканный вид. Подобрав два искусственных цветка и кусочек бархата, оброненные работницами, она удостоверилась, что все газовые лампы потушены, и опустила ставни на витринах.

Из бутика Анни вышла во двор, заперла дверь черного хода и поднялась по лесенке, укрытой козырьком. На третьем этаже она снимала квартиру, превращенную в бонбоньерку. Декор гостиной составляли толстый ковер, шезлонги, письменный стол, папирус на высокой подставке и комнатные растения. Домработница, прежде чем отправиться спать к себе в мансарду, позаботилась растопить камин. Анни протянула руки к пламени и вдруг поежилась от странного ощущения: как будто в комнате что-то неуловимо изменилось. Чуть-чуть нарушена симметрия в расположении двух бронзовых пастушек с гусями на каминной полке? У Анни была маниакальная страсть к порядку: каждая вещь должна находиться точно на отведенном ей месте… Модистка обошла комнаты – вроде бы ничего не переставлено. Но легкое беспокойство ее не покинуло. Немного дрожали руки – вероятно, следствие усталости. На кухне она надела фартук, закатала рукава блузки и поставила тарелку со столовым прибором поближе к печке. Эскалоп и жареная картошка оказались еще теплыми, Анни запила их бокалом розового вина, глядя на полки, уставленные горшочками с конфитюрами. Каждый был закрыт отрезком пестрой ткани, перевязанной на горлышке красной бечевкой. Поужинав, она вымыла дюжину лимонов, порезала их тонкими ломтиками, удалила семечки и положила отмачиваться в салатницу с прохладной водой. Завтра можно будет сварить конфитюр. Внезапно Анни остро почувствовала свое одиночество. Вся ее жизнь была посвящена единственной цели – добиться успеха, она только и делала, что работала не покладая рук, и вот теперь все ее ожидания оправдались с лихвой, но успех не принес ни радости, какую могла бы дать любовь ребенка, ни внутреннего удовлетворения. Да и горшочки с конфитюрами, увы, не смогли заменить ей семью.