Коричневые башмаки с набережной Вольтера - [11]

– Подайте, – буркнул Фердинан Питель. – И извиняюсь за шутку – глупо, конечно, было с моей стороны.

Вскоре перед Фюльбером Ботье уже стоял исходящий паром стакан. Фюльбер с наслаждением понюхал грог.

– У меня невралгия, а это отличное лекарство, – объяснил он сапожнику.

Потягивая напиток, букинист не спускал глаз с коллег на набережной. Лефлоик ухитрился продать еще одну гравюру и сейчас с важной миной заворачивал ее в полосу литературного журнала «Жиль Блаз». Несколько прохожих столпились у стойки Муазана.

– А она тут что делает?! – вдруг воскликнул Фердинан Питель.

– Кто? – Фюльбер Ботье отодвинул подальше занавеску. На противоположном тротуаре с Жоржем Муазаном беседовала светловолосая женщина. – Хороша! – оценил он. – Одалиска, сбежавшая с полотен Энгра и Делакруа.

– Э, полегче! – возмутился Фердинан. – Это ж моя тетушка!

– А что я такого сказал? Энгр и Делакруа – великие художники. Ваша тетушка увлекается охотой?

– Вот это вряд ли. Задерните занавеску, не хочу, чтобы тетушка меня заметила. Имейте в виду, месье Фюльбер: мужчины ее не слишком интересуют. Впрочем, все женщины такие – им дела до нас нет.

– Странное у вас мнение о слабом поле, – хмыкнул букинист. – Я-то думал, вам достаточно свистнуть – и любая красотка упадет в ваши объятия… Ну полно, полно, не хмурьтесь, я просто вас подначиваю. Однако согласитесь: без женщин нам, мужчинам, в этом мире и делать было бы нечего… О, ваша тетушка уходит, вы спасены… Черт! Вот и у Муазана первая прибыль, если так пойдет и дальше, мне останется только чмокнуть старушку в зад!

– О, месье Ботье, как вам не стыдно! – возмутилась проходившая мимо толстуха, жена хозяина.

– Ничуть не стыдно, мадам Аглая, это всего лишь профессиональный жаргон: на языке букинистов «чмокнуть старушку в зад» означает, что не удастся выручить за день ни гроша… Нет, вы только посмотрите! Этот гнусный Муазан еще хвастается всем своей удачей! Вон, записывает в дурацкий блокнот, что сбыл с рук какую-то ерунду, и всем в нос этим блокнотом тыкает. Можно подумать, он огреб целое состояние!.. Ха, беда не ходит одна – глядите, еще и эта буланжистка[20] заявилась!

– И верно, Филомена, в затянувшемся девичестве Лакарель! – прищурилась толстуха, всматриваясь через витрину. – Не то занятие себе в жизни выбрала. Ей бы в «Ла Скала» или в «Батаклане»[21] петь!

– Что верно, то верно. Ужасная зануда! Все уши нам прожужжала этим своим «Возвращением с парада»[22], – поддакнул Фюльбер. – Совсем помешалась на генерале Буланже, мир его праху. Впрочем, мне грех жаловаться – эта клиентка меня порой спасает от безденежья, – признал он. – Черт побери, ущипните меня – я сплю и вижу кошмарный сон: она покупает книгу у Муазана! Глядите, глядите, этот негодяй аж приплясывает от радости! А она-то, она – даже не остановилась у моих ящиков!.. Всё, ушла… Ой, караул, Муазан идет сюда!

Жорж Муазан вошел в кафе, одарил мадам Аглаю довольной улыбкой и направился прямиком к соседу по набережной.

– Ваше отсутствие пошло мне на руку – я продал кучу «кирпичей» по двадцать су. Так что теперь при деньгах, но ужасно продрог, и еще мне нужно удовлетворить естественные потребности. Вас не затруднит вернуться на рабочее место и присмотреть за хозяйством?

С этими словами Муазан устремился в глубь кафе, к уборной.

– Я его когда-нибудь удавлю! – процедил сквозь зубы Фюльбер, поднимаясь из-за столика.

– Уходите? Я с вами! Еще не надышался воздухом свободы! – вскочил вслед за ним Фердинан Питель.

– Увы, дышите без меня – я сворачиваюсь на сегодня. Похоже, клиентура решила меня разорить.

– Но ведь всего-то два часа…

– Тем более нечего мне тут делать. Нужно еще рассортировать издания на складе.

Едва за букинистом закрылась дверь кафе, из уборной появился еще более довольный Жорж Муазан:

– Что-то Фюльбер нынче не в духе. Уж не завидует ли он моей сегодняшней удаче?

Сапожник пожал плечами, расплатился с хозяином заведения и ушел, не попрощавшись.

Мглистый вечер воцарился на набережных, выгнал из-под мостов чесальщиц с их тюфяками-матрасами. Вдоль кромки воды в полном молчании пробиралась ватага клошаров, выискивая местечко поуютнее для ночлега. Несколько влюбленных парочек еще миловались на берегу, таясь от любопытных взоров, да собачий парикмахер пока не закончил стрижку последнего клиента-пуделя. Букинисты сворачивали торговлю. Люка Лефлоик раскланялся с Гаэтаном Ларю, который отправлялся домой, на площадь Каира, и сам уже собрался вернуться в скромную квартирку на Монмартре рядом с парком омнибусов.

– Вот вы всегда в курсе новостей. Не слыхали, что там с нашим переселением на правый берег? По-прежнему идут разговоры? – остановил Гаэтана Жорж Муазан.

– Я с тутошними подрядчиками не то чтобы накоротке. А вот про своих знаю: деревья, спиленные вокруг Счетной палаты, выставлены на продажу. Их, между прочим, сто сорок девять – это три десятка кубических метров древесины! Неплохо кто-то наживется, а? Сейчас все работы пойдут со свистом – вокзал на этих руинах нужно достроить ко Всемирной выставке тысяча девятисотого года. – И, оставив двух букинистов в неизвестности, обрезчик сучьев растворился в тумане.