Корейский полуостров: метаморфозы послевоенной истории - [4]

Осознавая невозможность удержания порабощенной Кореи одной лишь политикой полицейского кнута, Япония с самого начала стала уделять пристальное внимание созданию своей социальной опоры в колонии. Специальный декрет японского монарха предусматривал «должное и подобающее обращение» с представителями правящей династии Ли, если те проявят соответствующую лояльность к колониальной власти. За номинальным правителем Кореи Сунчжоном (правил с 1907 г.) после аннексии 1910 г. сохранялся титул императорского высочества, и на его содержание выделялись бюджетные средства в размере 1,5 млн иен. Кроме того, декретом японского императора 76 особо избранных представителей правящего сословия янбаней (приблизительного аналога европейских дворян), занимавших ранее важные административные, военные, дипломатические и другие посты, получили высокие титулы японской империи. В их числе оказались 6 «косаку» (маркизов), 3 «хакусаку» (графа), 22 «сисаку» (виконта), 45 «дансаку» (баронов). Каждому из представителей новых корейских компрадоров выплачивались из японской казны денежные вознаграждения. Не были обойдены и представители среднего звена янбаней, занимавшие менее значительные и весомые бюрократические должности в административном аппарате. Крохи с барского стола были брошены и «представителям народа» – конфуцианским проповедникам. Свыше 9,8 тыс. «правильных» толкователей конфуцианской догматики получили от микадо в качестве единовременного дара по 24 иены. Это была символическая компенсация за служение новой чужестранной власти.

Вместе с тем в Токио отдавали себе отчет в том, что для управления Кореей понадобится не только новая система идейного одурманивания, но и немалое число чиновников низшего звена и наемных работников, владеющих элементарными основами грамоты. После подавления общенационального Первомартовского восстания 1919 г. метрополия провела в Корее серию школьных реформ, цель которых состояла в том, чтобы расширить сферу начального, среднего и профессионального образования с особым акцентом на освоение японского языка и первичных трудовых навыков. Широко рекламировалось открытие Сеульского императорского корейского университета, предназначенного в основном для выходцев из привилегированных семей.

Однако вопреки официальным декларациям о переходе к «эре культурного управления» иноземная система колониального образования в своей основе носила дискриминационный характер. Как людей «второго сорта», корейцев принуждали всеми мерами отказываться от родного языка, менять корейские имена и фамилии на японские, переходить в японское подданство. Гигантская машина японской пропаганды без устали убеждала корейцев в том, что их будущее зависит от степени их безоговорочной натурализации для сближения с господствующим японским обществом. Тех немногочисленных жителей полуострова, которые попадались на эту пропагандистскую удочку и забывали о национальной самоидентификации, корейцы еще в довоенное время с явным оттенком сарказма стали называть «новыми японцами».

В соответствии с декретами, провозглашенными японским генерал-губернаторством, коренное население Кореи и японские поселенцы имели формально равный доступ к получению образования. Однако на практике существовали две сепаратные системы образования: одна, примитивная, для корейских детей и молодежи, а другая, привилегированная, для японских колонистов. Известный южнокорейский ученый Ли Ги Бэк приводит следующие данные о мифическом «равноправии» корейцев и японцев в получении образования в колониальной Корее в довоенное время. Из каждых 10 тыс. населения начальной корейской школой было охвачено 208 чел., а японской – 1272 чел., мужской средней корейской школой – 5 чел., а японской – 106 чел., женской средней корейской школой – 1 чел., японской – 128 чел., профессиональной корейской школой – около 3 чел., японской – более 62 чел. и т. д. В Сеульском императорском университете, включая его промышленный факультет, общее количество студентов-японцев существенно превышало число корейских студентов, хотя японцы составляли лишь 3 % населения колонии. Выше уже отмечалось, что с первых дней своего господства японские власти стали проводить политику дискриминации и даже преследования корейского языка.

Эта кампания была завершена к концу Второй мировой войны, когда в стране законодательно было запрещено преподавание в школах национальной письменности – хангыля.

Неисчислимы жертвы японской колониальной политики принудительной вербовки «живого товара». В течение своего тридцатилетнего господства в Корее японские власти поэтапно проводили в жизнь Закон о всеобщей государственной мобилизации, Приказ о всеобщей трудовой повинности, Закон о трудовой повинности всего взрослого населения, Декрет о службе женщин в отряде самопожертвования и т. д. Эти законодательные акты представляли собой не только грубое нарушение прав человека, но и попирали общепринятые международные кодексы поведения на временно оккупированной территории. Согласно расследованию «Общества корейцев, пострадавших от насильственной вербовки японскими властями», представленному в ноябре 2003 г. в Комитет по правам человека ООН, в далеко неполные списки жертв принудительной мобилизации военного времени вошли 427 тыс. 129 корейцев. Уделом этих несчастных людей был каторжный труд за мизерную плату на угольных шахтах, рудниках, строительстве дорог, лесозаготовках. Масса молодых кореянок была отправлена в качестве «сексуальных рабынь» в вооруженные силы Японии. Общее же число корейцев, которым пришлось на себе испытать всю тяжесть мобилизации «живого товара», достигло 8,4 млн чел., из которых более 1 млн чел. погибли в неволе.