«Коренные изменения неизбежны» - [7]

Утром приходил начать писать мой портрет художник Ростислав Николаевич Барт — от Ферсмана, по инициативе которого я согласился. Я хотел бы, если бы <портрет> оказался хороший, послать <его> Танечке[62].

14 мая. Среда.

Третьего дня интересный разговор с Валентином Трофимовичем Малышеком[63]. С ним я и Лаборатория уже несколько лет поддерживаем научный контакт. Он завален текущей, во многом ненужной работой. Никак не может обработать огромного материала химического анализа нефтяных вод. Теперь как будто это сделает. Убеждение о подземной жизни у него наконец складывается.

В Баку сильно ухудшились условия жизни. Все привозное — всего не хватает. Еще — войска.

Жалуется на рознь азербайджанцев с русскими — стремление всех заместить местными. Его и тому подобных людей, выдающихся и нужных, не трогают — но замещение местным человеком каждой вакансии, часто в ущерб возможному лучшему русскому кандидату, <встречается> на каждом шагу.

Это естественно, и, по-моему, выход один <для достижения того>, когда этого не будет: русский должен свободно владеть местным языком — и понимать ее <нации> культуру.

16 мая. Пятница.

Был у О. Ю. Шмидта. С ним разговор по вопросу об уране и о прекращении работ в Табошарском <месторождении>. Он сказал, чтобы В. Г. Хлопин[64] прислал <данные о месторождении>, прежде чем обращаться лично — например, мне — к Сталину. Между прочим, я ему указал, что сейчас обструкция у физиков (Иоффе, С. Вавилов — я не называл лиц): они направляют все усилия на изучение атомного ядра и его теории, и здесь (например, Капица, Ландау) делается много важного — но жизнь требует <развития> рудно-химического направления. Я ему напомнил, что наши физики остались в исторически важный момент при создании учения о радиоактивности в стороне от мирового движения и теперь <история> повторяется. Тогда, может быть, <сыграла свою отрицательную роль> ранняя смерть П. Н. Лебедева — а вступившие <после него> не имели нужного авторитета. Ведь ненормально, что я, не физик, организовал Радиевый институт.

17 мая. Утро. Суббота.

Вчера утром умер Иван[65]. Так мы с ним и не увиделись. Он хотел приехать, и надо было бы перед уходом из жизни повидаться.

Все построения — религиозные и философские — о смерти являются сложными концепциями, в которых научно реальное, вероятно, едва сказывается, — а научная мысль еще не подошла даже к первым построениям.

Странным образом, я подхожу к идее, что атомы — изотопы — иные в живом и косном. Это во-первых, и, во-вторых, ясно, что: 1) все живое, от мельчайшей бактерии и амебы и до человека, — единое, 2) что материально оно отличается от всех косных природных тел мироздания — поскольку мы его знаем. Я думаю, что различие кроется глубже, чем в физико-химических свойствах (которые одинаковы), но в состояниях пространства-времени. 3) Мы не знаем еще многого основного: есть неизвестные нам свойства человека, которые затронуты, по-видимому, индийскими мыслителями, и мы не знаем, какие процессы были или есть в природе — на Земле, в частности, — которые отвечают созданию пространства-времени, отвечающего живому организму. 4) Возможно, что жизнь — живой организм в отличие от всего, в природе существующего, отличается атомами. Идея Лукашевича[66] имеет прочные основания. 5) Это явление космическое. В Космосе Солнечная система заняла особое положение в Галактике — около <ее> центра.

Николай Павлович Анциферов[67] звонил мне, что он недавно видел Ивана он <был> бодрый, собирался к нам в ближайшее время. Умер внезапно. Был христианином с мистическим оттенком — глубже понимал христианство, чем, например, Шики-Шаховские. Думаю, Георгий мой[68] к его настроениям близок.

Была вчера Екатерина Николаевна Котляревская-Орлова[69]. Страдает за мужа. Грубое отношение меркуловских молодцов к семьям пострадавших. Изысканная жестокость, <...>[70] опасное семя.

Никогда в последнее время не было такого интереса к внешней политике как «бегство» Гесса. Все считают, что это переговоры Германии с Англией за наш счет. Говорят, что немецкие войска <находятся> на <нашей> границе. Думают, что они с нами не будут церемониться — и пустят в действие газы.

И в то же время ослабление — умственное — Коммунистического Центра, нелепые действия властей (мошенники и воры проникли в партию), грозный рост недовольства, все растущий. «Любовь» к Сталину — есть фикция, которой никто не верит.

Будущее чревато <неожиданностями>. Я уверен в силе русского (украинского и т. п.) народа. Он устоит.

18 мая. Воскресенье.

Мысль об Иване — все время. Последний (и самый старый по возрасту) из нашего Братства[71] ушел, полный сил умственных. Тяжелые и хорошие переживания нас связывали теснейшим образом — его и Машу[72], меня и Наташу. Неожиданно для меня все тяжелое забыто и в корне <переосмыслено>. Иван здесь играл пассивную роль — страдающего. Это явно указывает, что с точки зрения истины — как она сейчас выработана человечеством — это тяжелое переживание (грех) — второстепенно.

Иван должен был приехать к нам на днях. Фатум древних резко сказался в жизни нашего Братства, характерным для которого были его интимность и <...>[73] большой организованности. Попали в такой мировой катастрофический период, который многое во всем происходящем объясняет.