«Коренные изменения неизбежны» - [3]

Рассказывал, что около 5 1/2 лет просидел в тюрьме — выпущен больной и ослабленный голодом. Его должны были выслать на 3 1/2 года в Сибирь призывают его и дают подписать бумагу, что его высылают на три года за границу[27].

Днем был А. И. Яковлев[28]. Живой разговор — всегда рад его видеть. Между прочим, <он> часто переходит на французский язык, так как думает, что во многих домах в стенах есть слуховые устройства для подслушивания. Передает, что есть случаи, которые иначе <как подслушиванием> нельзя объяснить. Я думаю, что он пересаливает.

Колхозы все более превращаются — вернее, утверждаются — как форма 2-го крепостного права — с партийцами во главе. Сейчас, <в связи> с разной оплатой при урожае, выступает социальное неравенство.

Был Анатолий Михайлович Фокин[29]. Рассказывал о двоюродной тете, зажиточной женщине (300 р. в месяц). После 1905 года <она> научилась музыке как <средству> заработка в случае будущей революции. «Умные» люди считали <это> чудачеством — но в последнюю революцию она благодаря этому действительно прожила «хорошо».

На Кубани (он из Майкопа) осталась едва 1/3 станиц — жители других частей были выселены. Сейчас кубанцы оказались рыбаками у Белого моря (<рассказывал> Ферсман[30] при поездке в Кировск).

19 февраля.

2 декабря 1940 года в Ленинграде неожиданно умер Николай Константинович Кольцов, крупный ученый и сознательный гражданин своей страны[31]. Играл до большевистской победы крупную роль в московском обществе. Я с ним сталкивался часто по Высшим Женским Курсам с 1903 до 1911 года. Очень высоко ставил его научную работу, но в значительной мере разно <был с ним> в политическом <отношении>. Он был социал-демократом, но не большевиком. Однако не того направления, как Виппер[32], <он был> более радикальным. Он вышел в 1911 году <из Московского Университета>, а Виппер остался[33].

На Высших Женских Курсах я замечал, что Николай Константинович имел тактический прием выдвигать к концу заседаний самые важные вопросы, которые он проводил под сурдинку, когда все устали. Заметив это, я внимательно следил за ним и выступал в конце, не давая ему употреблять эту тактику. Кажется, он это заметил.

Его первая работа — или одна из первых, где он указывал <на> скелетные образования в клетках, — особенно мною ценилась. Блестящий лектор и превосходный педагог и организатор. Его представление о живом белке мне было всегда чуждо — даже теперь я отношусь более осторожно, чем до 1911 года. Он один из первых ясно оценил правильность моего определения живого вещества как совокупности живых организмов и оттенил <это> в одной из своих статей по биохимии в одном из энциклопедических словарей.

Он был арестован в 1917 году (?)[34] и судим. В тюрьме он изучал последствия голодания на своем организме. После освобождения — он одно время добился широкой постановки своей научной работы, главным образом в 1920-х годах. Постепенно он столкнулся с официальной схоластической формой левого гегельянства (ленинизм — сталинизм?), и в 1939 году его экспериментальная работа была разрушена. Это — течение мысли, проводимое Филипченко, Н. Вавиловым и Кольцовым.

В 1939 году его лаборатория была из Наркомздрава переведена в Академию и была фактически разрушена. Ему предлагали сохранить двух научных сотрудников (одна из них — его жена Садовникова (?)[35]) и вести свою работу. Но он отказался. Вся работа по евгенике была признана вредной и ненаучной (!). [Но сам Кольцов продолжал работать. Умер внезапно в Ленинграде, его жена на другой день здесь, в Москве, кончила самоубийством][36]. Это — жертва «философских», по существу, религиозных преследований идеологического характера. Мне кажется, Кольцов стоял в стороне от философии — но был скорее материалистом, а не скептиком. Его социал-демократизм был весь в рамках свободы и не перешел в «тоталитаризм» <форму,> какую приняло большевистское его течение. Для Кольцова свобода мысли и научной работы — основная <слагаемая> счастья.

В. Н. Лебедев[37] передал мне более точные сведения о его смерти и последних днях — он с ним и дружил, и работал более 30 лет. Гонения на Кольцова начались на идейной почве в связи с его увлечением евгеникой (одновременно с Филипченко, который работал в КЕПСе[38]). Эту работу он должен был прекратить. Но работу над генетикой и экспериментальной биологией он вел до последних месяцев. Гонения начались с выступления в «Правде» в 1938 году — при первых больших выборах <в Академию Наук>, где Бах, Келлер и К° выступили с обвинением Берга и Кольцова[39].

По поводу «Проблем биогеохимии. — IV. О правизне и левизне». В разговоре со мной 17.II.1941 года А. И. Яковлев (разговор записал), между прочим, указал на роль Вейнберга в Издательстве — образованного, ведущего все дела. Он считает его самым в политическом отношении вредным. По поводу <того>, что в «Проблемах биогеохимии. — IV» <на титуле> стоит: «Ответственный редактор академик В. И. Вернадский» — <это> совершенно исключительное явление, как будто <у нас существует> возможность печатать без цензуры. <Разговор с А. И. Яковлевым> напомнил мне, как это <...>[40].