«Коренные изменения неизбежны» - [16]

Оттуда <направился> в Академию в Химическое Отделение <на встречу с> Вольфковичем. Выяснилась полная неразбериха — такая картина, что о всяком решении, даже в пределах разрешенного, требуется одобрение Совнаркома. Шверник стоит во главе эвакуации <во время> войны. Решения основные например, переезд в Томск Химического Отделения — считаются не подлежащими изменению. Жизнь возьмет свое, так как в такой абстрактной форме оно <решение> нереально — но масса всяких затруднений. Должна быть нетронута оборонная работа и тому подобное.

Выяснилось, что 16-го идет детский поезд в Боровое — говорят, чудный санаторий, — и прикрепили <к поезду> мягкий вагон для академиков — старых и т. п. Решил ехать, так как это ближе <Томска> и, может быть, — как я думаю осенью выяснится несколько положение, <так> что вернусь в Москву, а не в Томск.

Были Т. Е. Каминская с С. Г. Цейтлин — последняя <рассказывала> о бомбардировке Минска и бегстве <населения> оттуда. Об этом ничего и нигде не говорится в печати.

Очень большое недовольство осведомлением по радио <о ходе> военных действий. По-видимому, армия на высоте: русский солдат теперь и раньше был <на высоте>, были и офицеры на высоте. Командование исчезает.

Общее удовольствие, что отошли от Германии, и очень популярен союз с Англией и демократиями.

Идут аресты — по-видимому, в связи с нападением <Германии> и фашизмом. Между прочим, <арестован> геолог Мирчинк — хороший геолог, но морально не высокий человек.

17 июля. Станция Буй.

Вчера выехали[130]. Едем в совершенно исключительных условиях — в купе мягком (Наташа и я внизу, Аня и Прасковья Кирилловна наверху). Катя в среднем отделении в другом вагоне. Поезд для детей академических служащих около 500-600 <детей>. О положении на фронте <ничего> не знаем.

18 июля. Пятница. Станция Свеча.

Всю ночь стояли на разъезде после Шарьи — пропускали ряд военных поездов с людьми и оборудованием, военным. Идут с огромной скоростью на фронт; как критерии неразберихи — отвод техники и т. п. с Урала.

Свеча <в> 817 километрах от Москвы и <в> 138 — от Вятки (Киров). Ужасно неприятное впечатление у меня от замены исторических названий городов: Горький — Нижний Новгород, Молотов — Пермь, Калинин — Тверь. Из них Пермь наиболее древняя? Связанная с нерусской старой культурой.

Едем в детском поезде. С нами на станции стоят еще два таких поезда один из Ленинграда.

В общем, организовано хорошо.

Из академиков и членов-корреспондентов едут с семьями — Зелинский, Борисяк, Мандельштам, Струмилин, Лейбензон, кажется, дочь Деборина.

Поражает полное отсутствие сведений о войне — с Москвы; даже в городах не знают. Наши последние сведения из газет <относятся к> 16.VII. Здесь меняются паровозы — простояли еще несколько часов.

18 июля. На пути от Свечи.

Наконец в Свече достали вчерашнюю «Кировскую Правду» от 17 июля первое <известие> после Москвы. Плохая — бездарная — информация; с этим приходится мириться. То же и в Наркомате иностранных дел. Серые люди. <Все одно и> то же, что видишь кругом. Партия-диктатор — вследствие внутренних раздоров — умственно ослабела: ниже среднего уровня интеллигенции страны. В ней все растет число перестраховщиков, боящихся взять на себя малейшую ответственность.

Выехавши из разъезда после Свечи, мы обогнали поезд с детьми, <вышедший> из Ленинграда 5 июля с направлением на Киров. Очень вероятно, доберутся сегодня.

Обогнали на станции Свеча поезд с детьми — беженцами из окрестностей Витебска: выехали «без всего»; собирали <деньги> на покупку еды для них; пищу — провизию — купить было возможно.

Помимо эшелонов войск везут автомобили, которые всюду берутся на войну; по-видимому, <везут> танки, аэропланы и т. д. Северная дорога состоит из одного пути; нас объезжают. Множество разъездов. Очевидно, это сделано загодя?

19 июля. Разъезд № 2 Коса.

Вчера стало известно — по радио (<слышал> Струмилин), что не действует московская станция Коминтерн. Это единственное мощное радио в Москве.

Очень интересный разговор с Ник. Фед. Гамалеем[131]. Приятно было видеть чисто украинский благородный тип. Гамалея считает вирусы живыми. Он считает испанку (инфлюэнцу) за вирус.

19 июля. Разъезд № 11 Лаваны.

Чудный солнечный день. Видны отроги Урала. Никогда не думал, что еще раз увижу Россию вне Москвы и ее окрестностей.

20 июля, утро. Станция Георгиевская и дальше.

Начался эрозионный ландшафт — холмистые увалы.

В 10 часов 10 <минут> приехали в Пермь (Молотов). Переправились через Каму. Я был здесь последний раз до революции — мне кажется, но сомневаюсь, в 1916 году; не останавливался. Когда я сделал поездку по Каме до Нижнего выехал из сольвийских заводов? Кама тогда — цвела, липовые леса; я понял впервые <тогда>, что Кама — есть Волга. Южнее Саратова я не был.

Сегодня мы на станции Чехривль (Струмилин прочел объявление) узнали сводку от 18.VII утреннюю. Поразительно бездарно это дело организовано.

И в Перми нет известий позже 18-го утра. Газет нет.

С продуктами на станции скудно. Киоски бедны. Купили «Прикамье» за 20.VII.1941. Медленно растет — но растет — разгромленное живое течение, <существовавшее> до диктатуры печальной ГПУ.