Корчак. Опыт биографии - [149]

Закончив диктовать, Гёффле сообщил, что объявление нужно срочно перевести на польский язык, заверить подписью президента Еврейского совета, напечатать и расклеить по всему гетто. Но Адам Черняков, до того времени покорный, в первый раз взбунтовался. Когда Райх принес ему готовый текст, он изменил подпись с «Председатель Еврейского совета» на «Еврейский совет в Варшаве». Он не хотел подписывать своим именем смертный приговор варшавским евреям.

В закрытом районе уже давно предчувствовали несчастье. Еще пятнадцатого июля в Варшаву съехалась немецкая ликвидационная группа, которая весной 1942 года проводила «выселения» евреев на Любельщине. В группу входили специально подготовленные эсэсовцы, гестаповцы, латыши, украинцы и литовцы.

Все чаще поговаривали о выселении варшавских евреев. В гетто нарастала паника. На вопрос Чернякова, обоснованны ли эти страхи, немецкие высокопоставленные лица отвечали, что нет никаких поводов для опасений. Однако двадцать первого июля, во вторник, немецкая полиция арестовала около шестидесяти членов Юденрата, а также совет городского Отдела продовольственного снабжения во главе с Авраамом Гепнером. Их посадили в Павяк. Стало ясно, что их держат там в качестве заложников и что если жители гетто не подчинятся приказам оккупантов, то арестованных расстреляют.

Понимал ли Корчак, что близится начало конца? Двадцать первое июля он, вероятно, провел в разговорах с пани Стефой, с воспитателями, со старшими воспитанниками, обсуждая случившееся и решая, что делать дальше. Успокаивал детей, ободрял взрослых, заставлял всех заниматься практической деятельностью, которая является лекарством в безнадежном положении. Может, вышел на улицу, чтобы сориентироваться в ситуации. Может, принял участие в поспешном совещании с Черняковым, потрясенным судьбой заложников. В десять часов вечера он наконец остался наедине с чистой страницей «Дневника». Слова, что он тогда написал, – будто письмо, брошенное с тонущего корабля. Будто просьба о памяти. Первое предложение: «Завтра мне исполнится шестьдесят три или шестьдесят четыре года». Ниже, в десяти коротких абзацах, он изложил те сведения, которые хотел сохранить.

Прадед был стекольщиком. Я рад: стекло дает тепло и свет. <…>

Назвали меня в честь деда, а деда звали Герш (Гирш). <…>

Я должен много места посвятить отцу: я воплощаю в жизнь то, к чему он стремился, к чему дед так мучительно стремился столько лет.

И мать. – Как-нибудь потом. – Я сам – и мать, и отец. Знаю и благодаря этому многое понимаю. <…>

Хотелось бы умирать осознанно и в здравом уме. Не знаю, что бы я сказал детям на прощание{457}.

Прежде чем афиши с извещением были напечатаны и расклеены, еврейская полиция начала акцию по выселению. До четырех часов дня они должны были доставить шесть тысяч людей на Умшлагплац, перевалочный пункт у боковой ветки железной дороги, возле перекрестка улиц Ставки и Дзикой. Для этой цели использовали всевозможные транспортные средства, конные повозки, рикш. В тот первый день опустели больницы, дома престарелых, приюты для беженцев из окрестностей Варшавы, а также для переселенцев из Германии, Чехословакии, Румынии и Венгрии. Вывезли молодежь из Бурсы на Дзикой, заключенных из участка на Генсей, воспитанников нескольких интернатов. К домам подогнали телеги, на которые силой погрузили плачущих, кричащих людей. Оставили тех, у кого было свидетельство о трудоустройстве.

С улиц собрали нищих, бездомных детей, больных и умирающих. Привезли их на Умшлагплац, затолкали в вагоны для скота и увезли в неизвестном направлении. В тот первый день полиция превысила требуемую норму. Было вывезено шесть тысяч двести пятьдесят человек.

В Новом Камерном театре на улице Новолипки, 52 в тот день должна была состояться премьера комедии «Путь к счастью» (режиссер Йонас Турков, в главной роли – Динана Блюменфельд). Представление отменили.

Чтобы облегчить проведение акции, немецкие власти приказали, среди прочего, освободить помещения на улице Ставки, 6/8, возле Умшлагплаца, где располагалась инфекционная больница. Пациентов перевезли в больницу на Желязной, а выздоравливающих детей с Желязной решили разместить в Доме сирот. Корчак пришел в ярость. У него не было ни места, ни еды для новоприбывших, он представлял себе, какой хаос воцарится вместо установленного порядка. Силы его были на исходе. Двадцать второго июля он писал в «Дневнике»:

Пользуясь моим отсутствием в доме, пани Элиасберг дает согласие, а пани Вильчинская приступает к исполнению бесстыдного, в высшей степени вредного для детей – их и наших, – опасного требования.

Сплюнуть и отойти. Я уже давно обдумываю эту мысль. – Более того – петля – свинец к ногам{458}.

23 июля 1942 года, в четверг, весь день с перерывами шел дождь. Антоний Шимановский – офицер, работник Бюро информации и пропаганды Главного командования АК[51], записал в рапорте под названием «Ликвидация Варшавского гетто»:

Сегодня были вывезены также и дети из приюта в пункте Дзикая, 3, вопреки уверениям (Еврейская служба порядка), что приютов пока не тронут. <…> Тогда же были вывезены и жители т.н. камеры заключения для детей на Генсей, 644.