Корчак. Опыт биографии - [131]
Она не вспоминала о том, сколько понадобилось усилий, чтобы раздобыть средства на содержание воспитанников, число которых вскоре выросло от ста пятидесяти до двухсот. Жители гетто получали продовольственные пайки на двести-триста калорий в день. Минимум, необходимый для работы человеческого организма, – две тысячи четыреста калорий. Поэтому Доктор, приходя в еврейские общественные организации, в зажиточные или влиятельные семьи, уговаривал, просил, умолял дать хлеба, крупы, картофеля для своих подопечных.
Доктор Мечислав Ковальский, тогда – Кон, работавший в Отделе здоровья при Еврейском совете, описывал:
В мой кабинет вошел невысокий, стройный, немного сутулый пожилой человек, с лицом, покрытым морщинами, с небольшой рыжевато-седой бородой и необычайно добрыми, вызывающими доверие глазами. Безо всяких предисловий он рассказал, что детям не хватает всего: еды, белья, лекарств, но прямо сейчас нужнее всего мыло. Мне удалось достать немного мыла, и с тех пор Корчак появлялся у меня довольно часто, но надолго не задерживался. Он всегда спешил, никогда не говорил о себе…{390}
В январе 1941 года жители нескольких гетто в варшавском округе получили приказ прибыть в Варшаву. Пешком, на извозчике, кто как хочет. Окрестные гетто подлежали ликвидации. Скрывавшиеся евреи – расстрелу. И вот в Варшаву стали стекаться тысячи изгнанников из Седлец, Ловича, Гуры Кальварии, Минска Мазовецкого. Тем, кто оказывал им помощь или прятал, грозила смертная казнь. Прушков, Пястов, Жбикувек, Миланувек, Подкова Лесьна – эти городки под Варшавой надлежало очистить от евреев. Именно там случайно встреченные люди, невзирая на смертельную опасность, прятали моих бабушку, мать и меня. И там же другие люди бежали на полицейские посты с доносами. Поэтому мы так часто меняли место жительства. Но уцелели, и никто не погиб из-за нас.
Даже думать не могу о том, что было бы, если бы моим бабке и матери не хватило решительности и они предпочли бы слишком хорошо знакомой мýке – жизни в укрытии – мýку незнакомую: жизнь в гетто.
15 мая 1941 года комиссаром закрытого района Варшавы стал Хайнц Ауэрсвальд. В первых разговорах с Адамом Черняковым он сообщил, что план гетто ему не нравится; это предвещало изменение границ. Настроения и прогнозы становились все мрачнее. Самой трудной задачей Доктора, помимо того чтобы обеспечивать детей едой, было не давать им впасть в апатию, которая лишает воли к жизни.
1 июня 1942 года – тринадцатая годовщина смерти доктора Исаака Элиасберга, сооснователя Дома сирот и многолетнего сотрудника Дома. Корчак хотел, чтобы в этот день на могиле друга на еврейском кладбище прошла церемония освящения знамени, созданного в первые месяцы оккупации. Освящение состоялось через неделю, 8 июня. До этого Доктору пришлось перенести болезненную операцию на давно мучившей его, запущенной язве возле лопатки. Стелла Элиасберг писала:
Еще издалека была видна длинная череда детей, идущих парами, в нарядной одежде. Во главе шествия – персонал и Доктор, сгорбленный, с повязкой на шее, в куртке, накинутой на плечи. Старшие мальчики несли знамя <…>. Доктор нес маленькие свитки Торы. То было трогательное зрелище. На могиле моего мужа Доктор начал речь. <…> Хор сирот спел разученные по случаю песни, после чего Доктор обратился к детям, чтобы те, кто хочет, дали клятву, держа руку на Торе, что будут жить в любви к людям, ради справедливости, правды и труда. Клятву дали все{391}.
Трогает та важность, которую Корчак придавал духовным потребностям своих подопечных. Он искал образцы для подражания в христианстве и в иудаизме, у философов Востока, Древнего Рима, Греции, в теософских, антропософских, масонских доктринах – во всех этических системах, которые считают заботу о высших ценностях главным мерилом человечества. Повседневное мужество, как говорят мудрецы, проявляется именно в том, что человек не дает себя одолеть прозе жизни, ее жестокости, собственным страхам, слабостям. Надо быть верным себе и к каждой минуте жизни относиться с таким уважением, будто она – вечная и в то же время последняя.
Воспоминания Михала Зильберберга позволяют словно сквозь ветхую занавеску заглянуть в глубины тех времен. Мы видим двор на Хлодной, 33, где очень жарким летом 1941 года по вечерам собираются жильцы:
Здесь был наш «зал» для собраний, неофициальных дискуссий, занятий и игр в свободные минуты <…>. Корчак мог сидеть здесь часами с парой малышей на коленях, беседуя и играя с ними. Он интересовался и детьми жильцов. Меня, многолетнего учителя, он тоже вовлек в мир Дома сирот{392}.
В эти летние вечера они разговаривали не только о том, как спасти детей от голодной смерти и бушующего вокруг тифа. Они составляли список представителей еврейской интеллигенции, деятелей культуры, которые могли бы читать лекции воспитанникам. Зильберберг подготовил доклад об И.-Л. Переце, знаменитом еврейском писателе и поэте, связанном с Варшавой. Рассказывал о нем на польском, стихи читал на идише. «Все люди – братья… Один нас создал Бог… Мир – наша общая отчизна». Дети сидели, заслушавшись. «Неподалеку, из-за стены гетто, доносились зловещие мерные шаги немецких часовых»
