Корабль ночи - [17]

– Большая… О ней говорят во всех барах.

– Уже? И что именно?

– Странные вещи. Мне не очень понятные. Бесконечные шептания о каких-то «делишках»… а кое-кто ее боится.

– И ты тоже?

Медля с ответом, Клер неловко улыбнулась, но улыбка сошла с ее лица.

– Я никогда раньше не видела ничего подобного. Но… не знаю. Может, и боюсь. Может быть. Она такая неприступная, такая огромная – как из плохого сна. Как подумаю про нее, сразу всякие ужасы в голову лезут… – Клер заметила, что Мур смотрит сквозь нее, словно она была невидимкой, и взяла сумочку. – Ладно, мне пора.

– Погоди, я оденусь и провожу тебя, – Мур поднялся с кресла, но девушка помотала головой.

– Не надо. Я в порядке. Если когда-нибудь снова захочешь встретиться со мной, ищи внизу, у бара. Но я планирую скоро уехать отсюда. – Клер на мгновение задержала руку Мура в своей; его ладонь была холодной и твердой, как камень. Девушка опять улыбнулась, показав зубы, отточенные о стебли сахарного тростника – островитяне любили жевать его, – и ушла.

Она шагала по Хай-стрит вниз, к спящей деревне, стараясь не глядеть на то, что темнело на рифах. Мур довольно долго стоял в дверях и глядел ей вслед. Он понимал, что с Клер ничего не случится, но ему очень хотелось уйти вместе с ней, просто чтобы рядом была хоть одна живая душа. Потом фигурка Клер растворилась в темноте, и Мур закрыл дверь.

Он вдруг почувствовал странную усталость. Чуть погодя он погасил все лампы и в полной темноте пошел наверх.

Тем временем на рифах Кисс-Боттома волны прибоя гулко плескали о железные бока загадочного судна, вспенивались, отступали – и все повторялось, снова и снова. Где-то в деревне завыла собака, из темноты ей ответил надрывный лай.

По лунному диску плыла облачная манта.

Старик-негр, рыбачивший в этот предрассветный час, явственно различил знакомые очертания: широкие, клубящиеся по краям плавники-крылья, длинный хвост. «Крупная манта, – подумал он, – на такую не одна барракуда позарится». Белое облако стало меняться, закурчавилось причудливыми завитками и наконец обернулось серебристой летающей рыбой, взмывшей к таким высотам, какие и не снились ее океанским товаркам. Потом плавники растаяли, и облако превратилось в человеческое лицо с открытым ртом. Рыбак разглядел большие круглые глаза, широкие скулы, подбородок. В призрачных чертах чудился неведомый страх. Старику стало не по себе. Облачный человек разевал рот все шире, точно ему привиделся кошмар и он, еще толком не поняв, что именно ему пригрезилось, хотел излить свой протест в гневном крике. Легкий бриз вдруг показался старику ледяным, пробрал до костей. Облачный рот раскрылся до предела – и вдруг отделился от лица, уплыл прочь самостоятельным облачком. Теперь лицо больше не было похоже на лицо, в небе вертелось нечто неузнаваемое, фантастическое, словно взбесившийся зверь гонялся за своим хвостом.

Рыбак резко отвел взгляд.

Послышался пронзительный лай, потом сдавленное рычание.

– Эй! – крикнул старик. – Эй! Оставь их в покое!

Его терьер с края колодезной палубы наблюдал, как внизу, сплетаясь щупальцами, резвятся белые кальмары.

– Не совался бы ты к ним, Кокос, – проговорил рыбак. – Оглянуться не успеешь, нос оттяпают.

Пес спрыгнул с колодезной палубы и подбежал туда, где, держа руку на румпеле маленького, деловито гудящего мотора, сидел хозяин.

– Давно надо было бросить тебя русалкам, – изображая недовольство, проворчал старый рыбак.

До рассвета оставалось меньше двух часов, но кальмаров, обычно поднимавшихся на поверхность Кисс-Боттома в это время суток, видно не было. Невеликий улов старика составляла лишь та рыба, какую он сумел подманить лучом фонаря и, трепыхающуюся и бьющуюся, поднять из воды сетью. Он давно научился точно определять, когда кальмары поднимутся к поверхности, и за те двадцать лет, что он рыбачил у рифов, это происходило всегда в один и тот же час. Где же они сегодня? Впереди виднелся огромный силуэт вставшей на дыбы подводной лодки. Море глухо рокотало у ее бортов.

Эта гадина и распугала нынче кальмаров. Небось, начала гнить в соленой воде, проклятая дрянь, отравила море ржой, вот кальмары и ушли на глубину… Посудина, застрявшая на рифах, огорошила его своими размерами. Он никогда еще не видел такой обтекаемой, наглухо задраенной со всех сторон громадины. Как, интересно, дышали ее капитан и команда? Черт подери, вот загадка! Жена не хотела, чтобы он выходил в море нынче утром, но все эти двадцать лет лишь бури и ураганы заставляли его отменить ловлю кальмаров. И никакое ржавое корыто его не застращает – так он объявил жене.

– А кроме того, – прибавил он, – эта посудина давно мертва.

– Нет, нет, – торопливо заговорила жена, – ты ведь знать ничего не знаешь, а я все помню, здесь тогда была. Ну да тебе и знать неоткуда – когда ты в наших краях объявился, все уж кончилось…

Суеверия. Все это время они терзали его жену и подступались к нему, пытаясь одолеть. Нельзя сказать, что он не прислушивался к ветрам и приливам или сомневался в могуществе преподобного Бонифация, но кое-что из того, во что испокон века свято верили его отец и дед, он отказывался принимать на веру.