Корабль мечты - [38]

«Жаль, что эта женщина так и не родила сына, – подумал Меркурио. – Она бы точно не подбросила его в проклятый сиротский приют. Моя мать торговала овощами, каждое утро она ходила на рынок…»

Если бы его родила эта женщина, он не стал бы мошенником, не убил бы того купца. Но все сложилось иначе. И сейчас у Меркурио не было настроения играть в «Кем была моя мать».

– Мне жаль, – осторожно протянул юноша, пытаясь отстраниться от бед и горестей этой женщины.

Дель Меркато едва заметно кивнула.

Ни тени упрека не было на ее лице.

– Что ж, довольно пичкать тебя моими скучными байками. – Она потрепала Меркурио по голове и ушла.

– Чего она от тебя хотела? – спросила Бенедетта, когда юноша улегся рядом с ней на соломенную лежанку.

– Ничего, – буркнул он в ответ, уже понимая, что о бедах Анны дель Меркато ему не позабыть. Меркурио до сих пор чувствовал ее прикосновение.

– А эти уже давно языками чешут, – мотнула Бенедетта головой в сторону Цольфо и монаха.

– Я устал, – отрезал Меркурио, поворачиваясь к девушке спиной.

Он закрыл глаза.

«Моя мать торговала овощами, она продавала на рынке то, что вырастила на своем огороде. Когда я был маленьким, она пеленала меня и укладывала на свою тележку, на мешки лука и свеклы. Она сшила мне бархатную куртку и утеплила ее кроличьим мехом, чтобы мне никогда не было холодно…»

Глава 16

Шимон Барух устал. Он даже не знал, сколько дней провел в этой грязной пещере на краю Рима. И все это время он почти не спал, почти ничего не ел. Ему было холодно. Сутана священника покрылась известковой пылью и стояла колом. Шимон жил как загнанный зверь. Рукотворные пещеры на склоне холма стали ему убежищем. Он вскидывался от каждого шороха, каждого шелеста.

Но страх никогда не брал над ним верх. Напротив, чем больше Барух страдал, чем страшнее была опасность, тем сильнее разгорались в его душе гнев и ненависть. И Шимон понял, что ничто в мире так не укрепляет дух человеческий, как эти два чувства.

Все, что раньше казалось ему важным, все мечты, все его прошлое, – все это утратило для него значение. Прошлое было мороком, обманкой, бессмысленным заветом. Та прежняя жизнь принадлежала не Шимону Баруху, а какой-то марионетке, чьим кукловодом была обывательщина и суровые правила иудейской общины, удерживавшие его в рамках морали.

То был не он. Но теперь, теперь Шимон Барух обрел себя. И больше уже не потеряет.

Он нес новую жизнь, новую судьбу под сутаной, и когда его воля ослабевала, Шимон касался кончиками пальцев пергамента, документа, в котором говорилось, что он Алессандро Рубироза, христианин, крещенный в церкви Сан-Серапионе-Анакорета в год Божий 1471 от Рождества Христова.

И когда Шимон почувствовал, что время настало, он надвинул капюшон на голову и отправился в город, на площадь у церкви Сант-Анджело-ин-Пескерия, где все и началось.

Очутившись там, Шимон оглянулся. Площадь казалась в точности такой же, как и в тот день, когда его ограбили. Гнев и ненависть вновь поднялись в его душе. Барух помнил каждую мельчайшую деталь случившегося. Девушка с рыжими волосами – она понравилась ему, пробудила жар в его чреслах. Мальчишка с желтоватой кожей – он что-то кричал Шимону вслед. Юродивый – громила выпрашивал милостыню. И теперь Баруху удалось вспомнить то, что он должен был подметить в тот злополучный день. Брошенные украдкой взоры, сговор. Все это было тщательно продумано. А идея ограбить Шимона наверняка принадлежала тому мерзавцу. Парню, которого Барух ненавидел больше всех на свете. Юнцу в желтой еврейской шапочке, заговорившему с Шимоном на его языке. Мальчишке, который притворялся, будто пытается защитить Баруха от юродивого.

На мгновение Шимон даже думал вступиться за него!

А главное – Барух помнил, как горло ему сжимал страх. «Глупец, глупец», – корил он себя. На этот страх мошенник и рассчитывал. На страх трусливого еврея.

«Больше я никогда не буду бояться, – сказал себе Шимон. – И я больше никогда не буду евреем».

Барух помнил, куда побежали подростки. Он выбрал тот же путь. Шимон свернул направо и чуть не заблудился в ажурном переплетении переулков, опутавших сердце Рима. Он подумал, что воры наверняка искали какое-нибудь более укромное местечко, чтобы спрятаться, и поэтому вернулся к исходной точке и свернул налево. Вскоре улица стала у́же, под ногами Баруха захлюпала грязь, и он вышел на берег Тибра неподалеку от дамбы.

Остановившись, Шимон задумчиво обвел взглядом реку. У этих проходимцев точно не было лодки.

«Так мне их никогда не найти!» – в ярости прошипел он. Барух уже собирался уходить, когда услышал какой-то звук, привлекший его внимание. Он посмотрел в сторону дамбы, и вдруг один из кустов малины повалился и покатился вниз по склону.

– Вот срань распроклятущая! – ругнулся худой как щепка мужик, словно из ниоткуда возникший на берегу.

Мрачный тип казался опасным. Шимон заметил, как странно он одет: фиолетовый камзол, ярко-оранжевый кушак. На поясе у незнакомца болтался огромный турецкий ятаган.

– Ну и дрянь местечко, – проворчал он, поворачиваясь к выходу из катакомб. – Пошевеливайтесь, придурки! – Голос у него был неприятный, дребезжащий, исполненный презрения.