Корабль и другие истории - [75]

Ольга объясняла ученикам сюжеты эрмитажных картин, читала им «Мифы Древней Греции», в ее кружке дети пребывали в маленьком вертепе истории искусств, их окружали образы, персонажи, парсуны, их маскарадные костюмы навеяны были портретами и скульптурами.

Иллюстрировали миф о Персее и Андромеде, и затруднения внезапно возникли в связи с одеждой Андромеды.

— Как же она должна быть одета? — размышлял один из ребят вслух. — В тогу, то есть в столу, вся в складках? В платьице, как на картине Боттичелли оры? В тунику? Прямо ума не приложу. Ольга Леонидовна, уж лучше я ее, от греха подальше, голой нарисую.

Приходила комиссия, общались с детьми, наблюдали занятия, смотрели детские работы, и очень сурово наробразовские женщины стали Ольге выговаривать: почему это ваши ученики знают, кто такая Мария Магдалина, и не знают, кто такой Яков Свердлов? «Помилуйте, — отвечала Ольга, — да ведь мы в Эрмитаже находимся, изображения Марии Магдалины дети видят, а откуда же тут портретам Свердлова взяться?!» — «Это не оправдание».

На следующем занятии девочка из самых младшеньких протягивает преподавательнице работу, на которой изображены зеленые волны, а на гребне одной из волн сидит, свесив ножки, человечек без волос и с бородкою. «Вот, О. Л., я нарисовала, чтобы вас не ругали, как в прошлый раз, я слышала…» — «А что это такое, Дашенька (Машенька, Катенька)?» — «Ленин в горках».

Дошкольников Ольга учила на обороте работы подписывать ее название и свои имя и фамилию печатными буквами. И вот когда задано было нарисовать портрет, один из мальчиков заходит вместе с маменькой; на листе нарисована седая дама в очках, бабушка, Ольга хвалит маленького художника, а маменька говорит:

— Пусть он работу перевернет, там название написано, прочитайте.

— «Натюрморд бабушки»… Что же это ты, милый, написал?

— Вот скажите ему сами, Ольга Леонидовна, а то мы всей семьей говорим, что это портрет, а он нам отвечает: по-русски портрет, а по-немецки натюрморд.

Ну, конечно, тот упрямец, который рисовал только животных, принес портрет ворона. Его никто и никогда, даже любимая учительница, с толку сбить не мог, он не желал изображать людей; если задано сделать композицию на тему «Семья», будет вам прайд львиный или волк с волчицей да волчатами.

Перед тем, как попросить ребят нарисовать семью, Некрасова-Каратеева беседовала с ними о семье как таковой и о семьях своих учеников.

— У меня, — сказала с достоинством одна из девочек, — папа и мама врачи, а дедушка с бабушкой евреи.

— У меня папа инженер, — сказал ее сосед, — а мама сидит дома и ничего не делает.

— Как же так — ничего не делает? — спросила Ольга. — Должно быть, она занимается домашним хозяйством?

— Нет! Она именно ничего не делает, сидит и пишет диссертацию.

Был в кружке рисования любитель екатерининской эпохи; впрочем, интересы его распространялись и на две соседних — последующую и предыдущую. Одна из его многофигурных композиций называлась «Внезапное нападение русских партизан на лагерь генерала Даву». Французов партизаны с кольями и вилами застали врасплох за разными занятиями, кто у палатки брился, кто мочился в уголке, кто стирал и т. п. Родителей удручало, что мальчик знает подробности придворной жизни конца XVIII века лучше, чем события жизни школьной или дворовой, не интересовавших его вовсе; в семье ни историков, ни искусствоведов не было, все люди как люди, постоянное сидение мальчика за книгами, посвященными времени оному, пугало, стали его подозревать в легком, что ли, помешательстве и повели к психиатру. Зашел он к психиатру, дверь закрылась, родители ждут десять минут, двадцать, полчаса, чуть ли не час, дверь открывается, выходят предполагаемый пациент с доктором, оба сияют. По странному стечению обстоятельств психиатр оказался большим любителем и знатоком пушкинской эпохи. Мальчик потом спрашивал у родителей: «Когда мы опять пойдем к специалисту по Пушкину?»

А родители кружковцев и Ольгины друзья с тех пор, чуть что не так, крутили пальцем у виска, выразительно говоря:

— К специалисту по Пушкину тебе пора, дружочек!

MEMENTO ANIMALS

Двенадцать кошек, собака, три попугая, морская свинка, мышь — такова протяженность моей жизни. Были, правда, мимолетности: две черепахи, рыбки и щегол, — но они канули в Вечность, не успев стать не то что временем, но даже сроком. У других людей другие количества иных существ, каждый может подставить свои значения в формулу бытия.

Почему-то, сталкиваясь с гибелью животного, реагируешь чуть ли не хуже, чем на смерть человека. Это бессмысленно, негуманно, но, я полагаю, всем хозяевам братьев наших меньших сие известно, будь то сентиментальная городская старая дева или отвезший забивать любимую (и бесконечно ему преданную) свинью Фросю мрачный фермер.

Ожидание ветеринара, который должен был усыпить нашу девятнадцатилетнюю рыжую кошку Алиску, было долгим и тяжким. Ветеринар собирался сделать кошке укол, дождаться, когда она уснет, доколоть ее в машине и увезти: мы не могли похоронить ее, был сильный мороз, снег, земля промерзла. Трупик кошки должен был уехать в крематорий, где сжигают и кошек; так что, получая пепел и прах — урну — своего родственника, вы получаете в нагрузку немножко пепла священных животных.