Корабль и другие истории - [126]

Следующей осенью он пригласил моего отчима и хирурга, спасшего его сына, в Пулково, сказав, что хочет показать им необычайно красивое, видное в ту ночь в телескоп созвездие Геркулеса. Все и поехали, и моя матушка с моим старшим сыном (тогда он был маленький), а мне в машине места не хватило.

Я подарила Козыреву свои стихи, которые ему очень понравились, и мы периодически разговаривали по телефону, звонил он не так часто, но постоянно, а говорить мне с ним всегда было легко.

Однажды он приехал к нам в гости на Тверскую, три. Пока мы ужинали, в соседней комнате проснулся мой младший, еще не начавший ходить, перенесший в раннем младенчестве менингоэнцефалит Алеша. Он заплакал, я чуть-чуть замешкалась в кухне, Козырев оказался возле кроватки ребенка раньше меня, взял его на руки, он затих. Держа малыша на руках, Николай Александрович сказал мне:

— Никогда не оставляйте его надолго одного.

Тогда еще никто не знал, что Алеша — аутист, «человек дождя», инвалид на всю жизнь, долгие годы с трудом расстававшийся со мной даже на полчаса (у аутистов существует «симбиоз с матерью»).

Войдя, я увидела их обоих.

Ребенок, обычно панически боявшийся чужих, преспокойно сидел на руках у незнакомого дяди; слегка откинувшись, они смотрели друг на друга: Козырев слева, Леша справа (лагерник, прошедший некогда по снегам почти полярной широты на лыжах из шарашки около ста километров, сиживавший на шпалах узкоколейки под Норильском со Львом Гумилевым, читавшим ему стихи отца и свои, великий ученый, которого называли шарлатаном, и ребенок, заразившийся в роддоме тяжелейшей инфекцией, инвалид детства, у которого не будет своих детей, чья жизнь подобна героическому подвигу, потому что всякий пустяк в мире страхов и хаоса будет даваться ему великими усилиями).

И их двойную парсуну в профиль запомнила я навсегда.

НАПОМНИЛ

Намедни нам во всеуслышание Юрий Шевчук напомнил;

— «Титаник» строили профессионалы, а Ноев ковчег — любитель.

СТАРЫЙ ДОМ

Новый дом поставили неподалеку, пятистенок, золотистые рамы, высокое крылечко. А старый дом стоит в спутанной траве, точно призрак, полон детских страхов, да и взрослых тоже. Все в нем звучит на разные голоса: летучие мыши на чердаке, мыши или крысы в подвале, куда залезают, расхрабрившись, кошки округи, чьему шипению вторят часовщики-древоточцы, сверчки; страшнее всех шершни, дом полон их ласточкиных гнезд. Сколько существ ютится между обоями и древней стеною! В одну из ветхих комнат никто уже три года не заходит, оттуда днем и ночью — шорохи, шажочки, прыжочки, топанье, хлопанье, чавканье, чмоканье, щелканье, скрежеты, шелест. Прилеплены звуки неотъемлемо, от мышеписка до вранограя. Допотопные бревна стен до трухи сгнили, дом стоит на обоях. Кажется, вот-вот унесет его ветер, но дом не дается.

УЛИЧНЫЙ АКРОБАТ

Глядите! Хо! он скачет, как безумный, его, должно быть, укусил тарантул…

Эдгар По

Tracer (англ. проделывающий путь) волен продвигаться вне границ стандартно мыслящих людей.

Из описания акрострита в Интернете

Я прошла сквозь сквер возле гимназии, в которой учился мой дед Галкин, вышла на Соляной, где должна была встретить меня, открыв тяжелую дверь музея между фонарями с художественно-промышленными путти, занятыми техническим рисованием, работающая в музее Галина В. Мы собирались обменяться книгами, я, подъезжая, отзвонила, шла не спеша. Зелени еще не было, но весна уже высушила мостовые, приготовилась к траве и листве.

Он возник, как одна из фигурок прохожих пешеходной зоны, и совершенно неожиданно, словно музыка, слышная ему одному, зазвучала у него в ушах внезапно или распрямилась в нем сжатая потайная пружина, — взлетел: прыжки, пируэты, фляки, сальто. Мимо, чинно, как бы не видя его вовсе, шли студенты с папками, холстами, тубусами, досками, кто на занятия, кто с занятий, двигались редкие прохожие, абсолютно равнодушные статисты из другого дня. Я тоже сделала лицо пообычней, будто встречала фанатов акрострита ежесуточно.

Его дорожка была не длиннее двух или трех метров, лишена разбега, фри ран, двойное арабское сальто боком, двойной твист с поворотом, перевороты, курбеты, всё с легкостью, элевация отменная, усилий не видать, как у всякого талантливого существа.

Массивная дверь музея стала отворяться, мы говорили минут пятнадцать, когда я оглянулась, уличный акробат исчез, в межсезонном воздухе растворился.

Год спустя мне попалась статья о free style acrobatics, китайские сальто, бедуинские прыжки (импровизации летающих над песками пустыни пьющих ветер бедуинов? зурна бродячего азиатского цирка?), фляки, курбеты, палмфлипы, туториалы, тренировки в опилках и на снегу. Я тотчас вспомнила волшебную сценку с трейсером с Соляного, вечером набрала номер, подошла Анюта.

— Не видела ли его и ты? Кого и спрашивать, как не штигличанку? Может, он из ваших студентов?

— Нет, у нас только огнепоклонники, файеры, жонглеры с огоньком, fire, fire, паркуром, кажется, не увлекается никто, я бы знала.

— Это не совсем паркур, — говорю я, — разве что отчасти, ему разбег не нужен, он крутит свои сальто почти сюр пляс, sur place. Начинает с места в карьер.