Корабль дураков - [13]

Сочтет издевку похвалой.

Но дудка – обличитель злой!

Богатый окружен друзьями —

Друзья его толкают к яме,

Пока, обобранный вконец,

Не разорится он, глупец,

И всех друзей лишится тоже.

Тут взмолится он: «Боже, боже!

Где ныне все мои друзья

И кем утешен буду я?

Задуматься бы раньше мне,

Не очутился бы на дне!»

Дурак большой, конечно, тот,

Кто промотать способен в год

То, чем безбедно мог бы жить

Всю свою жизнь и не тужить.

Но так как был он очень глуп,

То на издержки не был скуп

И задавал Пиры с утра.

И вот – пойти с сумой пора!

Где прежнее великолепье?

Ходи босой, носи отрепье —

Посмешище былым друзьям!

Тут плачь не плачь – виновен сам!

Но благо тем, друзья которых

Добры, верны, с кем в разговорах

Утешишься, найдешь участье.

Мы одиноки большей частью!…

Есть и чудовищная глупость —

Непрошибаемая тупость:

Живьем сдирай с такого шкуру —

И то не разберется сдуру

Безмозглый этот остолоп,

Ушами только хлоп да хлоп!

Нередко шуточку отмочит

Иной глупец – и сам хохочет,

А кое-кто заметит так:

«Зачем старается дурак

Изобразить нам остряка?

Ведь сразу видно дурака!

Дурак он – больше ничего,

Ничтожное он существо!»

Иной бы умным стать хотел,

Да сдуру в дудку задудел,

Тем доказав для славы вящей,

Что дуралей он настоящий.

Еще один есть вид глупца,

Что вылупился из яйца

Сороки или попугая.

Тут страсть дурацкая другая:

Чтоб очень умным показаться – 

Всегда ученых тем касаться.

Но видят сразу все кругом —

Судьба свела их с дураком:

Ни слова не сказал толково!

Возьмись ты дурака такого,

Как перец в ступе, день и ночь

Хоть год без устали толочь,

Не выбьешь дури из болвана:

Самообман – отец обмана!

Кой-кто терпеть согласен муки:

Пусть ему скрутят ноги, руки,

Лишь денег дали бы ему,

Чтоб тайно их копить в дому.

Пускай честят на все лады,

Плюют в лицо – в том нет беды:

Чего не стерпишь ради денег, —

Лишь бы процентик, хоть на пфенниг!

Доказано ведь не однажды:

Имеешь больше – больше жажда!

Но есть еще глупцы одни:

Нет ни детей, и ни родни,

И ни друзей, а все в трудах,

В заботах тяжких и мечтах —

Копить, копить! Спроси его —

Он сам не знает для кого!

Когда в воде сидел Тантал,

То проку в этом не видал,

И радости не испытал

Он и от яблок наливных:

Сорвать с ветвей не мог он их!

О сутяжничестве

Вам поношенье, вам позор,

Зачинщики раздоров, ссор!

Вы не затмите правде взор!

* * *

Да, я непримиримый враг

Неугомонных тех сутяг,

Что ссорятся всегда со всеми,

Проводят в спорах, в склоках время,

На мировую не идут

И чуть какой пустяк – так в суд.

А чтобы дело затянуть

И правосудье обмануть.

Они, в сутяжническом зуде,

Выводят из терпенья судей.

Но тщетны все увещеванья:

Под колокольный звон изгнанье

Пускай присудят, пусть ославят,

Хоть вне закона пусть объявят, —

Сутяга рад: он убежден,

Что с дышлом схож любой закон,

Да, он доволен, не пытаясь

Понять, что он и есть тот заяц,

Что, жарен в собственном соку,

Раздарен будет по куску

Как адвокатам, так и судьям

И многим прочим нужным людям,

Из коих каждый – молодчина

Ловушки ставить на дичину.

Река течет из родника,

Процесс в суде – из пустяка!

Теперь потребен стряпчий новый,

Да иноземный – недешевый,

Кто вновь закрутит все, затянет

И путце судей оболванит.

А что при том пропьют, прожрут —

Того не стоит весь их труд!

Тем больше дров, чем дальше в лес,

И все запутанней процесс!

Сутяг таких не обуздать —

Зады им нужно отхлестать!

О бесполезности охоты

Что стоит денег и заботы,

А много ль пользы от охоты,

Имей хоть славу знатока

Охотницкого языка?

* * *

Охотой, правду говоря,

Лишь время убивают зря.

Сказать – забава нам нужна,

Так слишком дорога она:

Всех этих гончих и борзых

Не кормят из горшков пустых.

Что станет пес вам или птица,

Никак не может окупиться

Ни редкой куропаткой вашей,

Ни тощим зайчиком в ягдташе.

А сколько стоит сил, тревог —

Скакать за дичью без дорог,

Обрыскивать долины, горы,

Овраги, степи, рощи, боры,

Сидеть в засаде, не дохнуть,

И вдруг чихнуть – и дичь спугнуть!

Распуганной в охоте дичи

Намного больше, чем добычи.

Но часто в ход идет дичинка,

Что нам стрелок приносит с рынка.

Стяжать себе желая славу,

Затеет кое-кто облаву

На кабана, медведя, льва,

Однако тот стрелок едва,

Козулю робкую убьет.

А тут уж страху он хлебнет!

Добычу добрую зимой

Крестьянин принесет домой

И, живо распродав дичину,

Подставит ножку дворянину.

Отцом охоты был Нимрод, [78]

Чей богом был отвергнут род.

Охотником заядлым став,

Слыл грубым грешником Исав,

Не то что праведный Иаков.

Но не найдешь теперь, однако,

Таких, как Губерт и Евстахий, [79]

Что отказались, в божьем страхе,

От всех охотничьих забав,

Путь службы господу избрав,

О хвастовстве

О, рыцарь старины ушедшей!

Я сам, поверьте, сумасшедший.

Хотите шпорами гордиться?

Я надеру вам уши, рыцарь!

* * *

Позвольте вам глупцов представить,

Привыкших сами себя славить.

Бахвал, сколь ложь ни будь нелепа,

Мнит, что все люди верят слепо,

Когда он им бесстыдно врет,

Как стар его дворянский род.

А между тем отец его

Только и знал скорей всего,

Что колотушкой бух-бум-бом! —

Бондарным занят ремеслом;

Мог также быть из конокладов,

А может, скупщик был закладов

Иль даже ростовщик-злодей,

Пускавший по миру людей.

А отпрыски такого предка

Теперь стараются нередко

Дворянским званьем щеголять,

Чтоб надлежало представлять

Их так отныне: «Ганс фон Менц,

И сын их – кавалер Винценц!»