Корабельщик - [25]

– Возьми. – Он ссыпал в подставленную руку пятьдесят ефимков. Как потратить оставшиеся деньги, можно сообразить и позднее. На сласти для Еванфии хватит, и ладно, а у Гаафы большая семья, пусть свой ребенок у нее пока только один. Ну да все равно, остальные дети ведь не чужие, и разве откажешь сестрам в помощи? – Он не вернется.

Гаафа внезапно выпустила подол, мятым клочком обвисший на грязных коленях. В глубине квартиры кто-то из сестер прокричал нечто требовательное, и она поджала выцветшие губы, торопливо спрятала деньги в кармашек и жалобно улыбнулась Максиму, будто извиняясь. Тот развернулся и двинулся обратно, в прохладную темноту двора. Не выходя на освещенный участок, он прошел вдоль стены, прислушиваясь к смеху товарищей и подруг, и скользнул в свое парадное.

Дуклида встретила его, сидя в кухне с опущенными на колени руками.

– Где ты шлялся? – вскочила она навстречу брату.

– А что, ужин совсем остыл?

– На-ка, почитай! – Она раздраженно бросила ему свернутый вдвое лист, и Максим с трудом поймал его, ощутив пальцами скользкую, словно масляную поверхность документа – бумага была дорогой, с полупрозрачным королевским гербом посредине. – Для тебя есть очень приятное известие!

Дуклида с грохотом распахнула печь и принялась яростно ворошить кочергой угли. Сковорода на плите зашипела, источая запах ржаных лепешек, и вскоре бухнулась перед Максимом на стол, так что лепешки подпрыгнули.

Бумага была простой и ясной, прямолинейной, словно штык, и не допускающей двойного толкования. Как и все бумаги, что выходили из Метрического Приказа. “Максиму Рустикову для безусловного исполнения. Вам надлежит явиться в Муниципию к 9 часам утра, в кабинет 19. Младший благочинный Метрического Приказа Феофан Парамонов”.

Максим вздохнул и поднял голову. Сестра возвышалась над ним подобно мрачной фигуре матушки Смерти, и отблеск от пламени свечи метался на ее черном лице словно огонь по тонкому хворосту. Ее губы были поджаты, а ноздри раздувались, яростно гоняя воздух сквозь легкие.

– Ну? Как все это понимать?

– Да никак! – разозлился Максим и бросил лист на стол. – Откуда я мог знать про эдикт? Их по десять штук на дню печатают!

– Причем здесь эдикт? – испугалась Дуклида и села напротив него, будто ее придавила неведомая сила. – Ты нарушил королевский Указ? Рассказывай! Не молчи же!

Максим достал из щели за шкафом чужую метрику и сбивчиво поведал о том, как выручил порцию торфа по документу Ефрема. “Зато я топливо добыл”, – то и дело втыкал он в речь глупую фразу. Ведь обменять собственную жизнь на несколько брусков гнилого торфа – что может быть глупее? Дуклида не перебивала его, только чем дальше, тем все более безучастным становилось ее лицо, будто она теряла всякий интерес к рассказу брата. В конце концов он, скомкав финал, принялся жевать лепешку, совершенно не чувствуя вкуса.

– Чаю, что ли, возьми… – Сестра плеснула ему кипятка, терпко отдававшего какими-то травами. – Ох-ох, – проговорила она, и Максим вдруг некстати понял, что ей уже дано пора иметь своего ребенка, а не носиться со взрослым братом, словно с младенцем. – Я знала, что ты этим кончишь. Еще когда ты на рынке яблоко утащил. Только думала, что тебя раньше поймают и застрелят… Что ж, значит, так тому и быть. – Она тоже взяла плюшку и стала механически ее пережевывать.

– Я же не знал про эдикт, – вяло повторил Максим. Он полез за деньгами и одновременно с ними вытащил очередную бумагу, врученную ему Фаддеем на фабрике. Может быть, хоть это выведет Дуклиду из ступора. – Ну что ты, в самом деле… Ну, оштрафуют… Да что такое творится? Раньше месяцами чужие метрики в королевских лавках показывали, и ничего! Почему вдруг такая напасть?

Но он и не ждал ответа – знал, что военное время предполагает совсем не такие наказания, да и когда в последний раз применялся штраф? Только в учебнике истории о таком и прочитаешь. И вдруг острая и яркая, словно клинок, и такая же переворачивающая сознание мысль ворвалась ему в голову при косом взгляде на письмо из Академии. Не желая расплескать ее, будто она хранилась в блюдце подобно горячему чаю, он отвлекся на деньги и подвинул Дуклиде кучку меди, полсотни ефимков.

– Передашь завтра Ефремовым сестрам, ладно? Сегодня заработал. Наверняка им тоже принесли такую же повестку… – Она дико взглянула на него, будто он рыгнул на общественном приеме в муниципии. – Вот, смотри. – Максим дрожащими от нервного возбуждения руками развернул столичный документ и подвинул его Дуклиде. Сейчас рушилась вся его четырнадцатилетняя жизнь, а впереди неясными призраками вставали другие города и люди, пыль дорог и нависшие над головой лапы елей, роняющие на макушку сухие иглы.

– И что? – Она равнодушно прочитала его.

– Как что? – Максим порывисто вскочил, едва не загасив свечу. – Приглашение от Академии важнее, чем повестка из Метрического Приказа! Я просто уйду с ополчением в Навию, и все дела!

Дуклида отодвинула письмо академиков в сторону, нисколько не заботясь о том, что нерпичий жир со стола может оставить на нем пятна. Похоже, все ее эмоции начисто перегорели, словно забытая на ночь свеча.