Корабельная слободка - [99]

— Ветер, наверно, десять баллов, — сказал Мишук, прислушиваясь к неистовому завыванию за окошком.

— Давай все двенадцать, — поправил Мишука Николка. — Ураган. А в море как теперь!.. Страсти…

— Наших нет теперь в море, — заметил Мишук. — Все на бастионах.

— И на бастионах ураган? — спросил Жора.

— А ты как думал? — сказал Николка. — На море ураган, а на бастионах солнышко играет?

— Обязательно и на бастионах ураган, — подтвердил Мишук.

Ребятам смертельно хотелось спать. Разомлевшие от тепла, от горячего супа и кипятка с сахаром, они уронили головы на стол и тотчас задремали. Бабушка постлала им на полу и с трудом уложила. Штанишки, куртки, обувь — все это бабушка развесила перед шестком, на котором еще тлели угольки.

Очутившись на полу, ребята сразу заснули как убитые. Но бабушка только забылась на часок и вдруг открыла глаза и присела на лавке.

Такой погоды бабушка Елена не могла запомнить. Уж так-то выл ветер, ревело море, бил дождь в стены и окна домика! На улице что-то страшно грохотало, что-то разрывалось на куски, что-то переламывалось пополам.

Бабушка пробовала задремать еще хоть на часок, но не могла. Она лежала долго в беспросветной темноте — ну прямо глаз выколи! А ребятам хоть бы что! Они не спали целые сутки, целые сутки провели на ногах и теперь посапывали на полу, угревшись друг подле друга под ватным одеялом, сшитым когда-то бабушкой из ситцевых лоскутков.

Слабый рассвет забрезжил на дворе, и бабушка встала и глянула в окошко.

Лет сорок подряд, с тех пор как поселились они в этом домике с дедушкой Христофором, бабушка Елена каждый день смотрела в окошко на бухту и на море, но никогда еще не видела подобного тому, что довелось ей увидеть сегодня. Черные волны гигантских размеров вбрасывались в бухту, и вода в бухте клокотала, как в кипящем котле. Вода уже залила всю набережную, а корабли, сорванные с якорей, сталкивались и расшибались, и обломки их носились по волнам. Где-то стреляли пушки, должно быть подавая сигналы о бедствии. Вдали, за бухтой, в море беспомощно моталось огромное транспортное судно, и стреляли, должно быть, с него. Ему грозила неминуемая гибель. Бабушка все это видела. Она не знала только, что на этом транспорте теперь находится взятый англичанами в плен начальник балаклавского гарнизона капитан Стаматин.

Вечером 1 ноября, накануне этой жестокой бури, капитан Стаматин был переведен из арестного дома на английский военный транспорт «Ливерпуль». Капитана Стаматина отправляли в Константинополь вместе с большой партией тяжелораненых солдат и офицеров из корпуса лорда Раглана. Второго ноября на рассвете транспорт должен был сняться с якоря. Но ветер еще ночью достиг силы полных двенадцати баллов, а на рассвете на транспорте лопнули якорные цепи, и судно вылетело пулей из бухты в открытое море. В одно мгновение на транспорте оказались сломанными все мачты и сорван руль. Обрушившаяся на судно волна смыла с верхней палубы всех вахтенных матросов вместе с вахтенным офицером. Корабль стал игрушкой волн и ветра.

Капитан Стаматин оставался в отведенной ему каютке на носу корабля. Все, что было в каютке, расшвырялось килевой и бортовой качкой в разные стороны, и на капитана Стаматина упал сверху, развеяв густую пыль вокруг, пробковый спасательный пояс. Капитан Стаматин подумал, что, может быть, это сама судьба посылает ему орудие спасения от смерти и плена, и стал прилаживать на себе пояс и завязывать позади тесемки. Едва он управился с этим, как волна пробила иллюминатор и вода хлынула в каюту. Стаматин недолго думая открыл дверь и полез куда-то наверх.

Он очутился на батарейной палубе транспорта, и его сразу чуть не убила ринувшаяся на него пушка. Сорвавшаяся с привязи, она, как бешеная, носилась из стороны в сторону, в зависимости от того, куда кренилось судно. Пушка уже вышибла закрытые ставни в амбразуре и словно только и ждала появления капитана Стаматина, чтобы броситься на него. Но судно неожиданно дало обратный крен, и пушка рванулась обратно. Капитан Стаматин мигом забился в закуток за поворотом между лестницей и стенкой, куда не добиралась взбесившаяся пушка. И все, что творилось на море и в бухте, сразу открылось капитану Стаматину сквозь открытую амбразуру.

— Ишь, как бунтует, разыграй-царевич! — сказал капитан Стаматин и даже как будто улыбнулся.

Бедствие было велико, но оно не печалило капитана Стаматина. Он хотел, чтобы ветер дошел до крайнего неистовства, волны поднимались еще выше и море расступилось и сразу проглотило в своей пучине все эти корабли, и фрегаты, и корветы, и пароходы… Все они вломились полтора месяца назад в тихую Балаклаву и всё развеяли там, как солому.

Еще одна пушка сорвалась тем временем с лопнувших канатов, и уже две пушки носились теперь словно в паническом ужасе по батарейной палубе из конца в конец, налетая одна на другую. Капитан Стаматин слышал где-то близко вопли раненых и командные выкрики на непонятном ему языке и полез еще выше. По дороге он снял со стенки спасательный круг и надел его через плечо. Едва он выбрался на верхнюю палубу, как его подхватила налетевшая волна, взмыла с ним высоко вверх… и он полетел, как щепка, с волны на волну, с волны на волну и захлебнулся в тяжелой, черной, мутной воде.