Копья летящего тень - [183]

— Теперь я буду жить там, — сказал Петер Майер, указывая рукой в сторону лесного озера, и добавил совсем тихо: — Вместе с женой.

«Хозяин» вытаращил на него глаза, но промолчал. Сходив в дом, он принес кое-что из своих припасов: копченый окорок, хлеб и бутылку вина.

— Так ты, стало быть, теперь лесничий? — спросил «хозяин» после того, как нос его изрядно покраснел.

Петер Майер кивнул. Девушка по-прежнему сидела у него на коленях, не испытывая никакого желания слезать.

— Ты должен помочь мне, «хозяин», — сказал Петер Майер, переходя на местный говор, — ведь ты всегда помогал мне! К зиме я должен построить дом.

«Хозяин» задумался. Налил себе еще вина, отломил кусок черствого хлеба, бросил красноречивый взгляд на девушку, глубоко вздохнул и сказал:

— Дело, как я понимаю, спешное?

— Спешное! — засмеялся Петер Майер. — Ведь жизнь такая короткая штука! Правда, Оля?

Взявшись за руки, они пошли дальше, в сторону лесничества. И когда внизу, среди вековых елей, заблестела в полуденном свете гладкая поверхность озера, они остановились, выбирая место для своего будущего дома.

1996

ЗВОНЫ (Исповедь молодой ведьмы)

Порой мне хочется уйти от этой жизни, скрыться, спрятаться, исчезнуть. Это происходит в те моменты, когда во мне просыпается нечто неведомое мне самой и совершенно чуждое моему окружению, когда мое сознание наполняется ровным, мощным светом, пожирающим сомнения, колебания, нерешительность, страх. Я просыпаюсь для какой-то иной реальности, стряхивая с себя свое повседневное, ничтожное обличив. Я просыпаюсь, чтобы исчезнуть.

Впервые тягу к такому исчезновению я ощутила в девятнадцать лет и одновременно почувствовала в себе ошеломляюще-странные, совершенно сбившие меня с толку способности. У меня появилось двойное зрение: все предметы, вещи, люди, дома, все, что окружало меня, оставалось прежним, и в то же время на фоне этого текла какая-то иная жизнь, не мешающая ходу обычной жизни, но тесно с ней переплетенная, так что все, что ежедневно происходило у меня на глазах, сразу обретало иной смысл и содержание. Временами эта «вторая» реальность становилась настолько интенсивной, что я ясно различала незнакомые голоса, говорящие на чужих языках, видела силуэты фигур и лица, несущие на себе отпечаток каких-то неизвестных мне страстей, даже ощущала запахи, совершенно не соответствующие моему «естественному» окружению.

Разумеется, первой моей мыслью было обратиться к психиатру, честно рассказать ему обо всем, попытаться «вылечиться». Но что-то удерживало меня от этого, что-то говорило мне, что со мной все в порядке и что такое двойное зрение — мое естественное состояние. И я держала в тайне знание о самой себе — до того момента, пока случай не вынудил меня внезапно раскрыть свои карты.

Экзамен по стилистике русского языка, упитанная, ухоженная дама с честно заработанным званием доцента, яркими губами и свежевыкрашенными и завитыми волосами, в рождественско-поросячьего цвета пушистой кофточке, жующая булку с дорогим швейцарским сыром… Она всегда что-нибудь жевала, ее двойной подбородок мерно двигался — туда-сюда, аккуратно наманикюренные пальцы выбивали легкую дробь на поверхности стола. Ей нравилось ставить студентам всякие оценки, она сортировала сдающих экзамены по степени их пригодности приносить пользу обществу — оценка была для нее приговором, клеймом или благословением.

— Пожалуй, я смогу поставить тебе тройку, — сказала она мне с той подчеркнуто-унизительной снисходительностью, с которой обычно обращаются к посредственностям. — Мне просто тебя жалко, у тебя такой болезненный вид…

Ее темные глаза игриво блеснули сквозь стекла очков, яркие, полные губы улыбались, золотые коронки что-то пережевывали.

Меня охватил гнев, внезапно и неизвестно откуда взявшийся гнев. Мой рот был плотно сжат, но внутри себя я услышала свой собственный, угрожающе-спокойный холодный, как лед, голос: «Чтоб ты подавилась!..»

О, теперь-то я понимаю, насколько низменным и недостойным было это мое желание! Какой ничтожной была моя жажда мести из-за какой-то там, совершенно ничего для меня не значившей оценки!

Однако назад пути уже не было, дело было сделано. Эта дама, честно заработавшая свое звание доцента, и в самом деле подавилась! Ее темные, вмиг наполнившиеся слезами глаза расширились до неузнаваемости, рот раскрылся, как у умирающей рыбы, она задыхалась. Я сидела напротив нее, не шелохнувшись, и хладнокровно наблюдала за ее мучениями. Потом встала, вышла из аудитории и позвонила из деканата в «скорую». Двое суток эта дама лежала в реанимации.

Меня очень испугал этот случай. Испугала собственная невозмутимость. Впоследствии я к этому привыкла — свыклась с мыслью о том, что встреча с иной реальностью требует от меня иных, не имеющих отношения к повседневности качеств.

Наряду с ошеломляющими, пугающими моментами, в моей двойственной жизни имелись и свои приятные стороны. Самой большой радостью для меня были и остаются полеты в пустом пространстве. Впрочем, пространство это вполне можно назвать обычным, повседневным, в нем есть все, что связано с присутствием других людей, с той лишь разницей, что никто… не видит меня! Да, это такое великолепное чувство, когда тебя никто не видит! В первый раз, когда я поднялась над домами и над деревьями, у меня слегка закружилась голова, как это бывает от бокала хорошего шампанского. Я летела! Мое тело без малейшего напряжения повиновалось движению моих мыслей, я не ощущала ни страха высоты, ни сопротивления воздуха, хотя первое время меня все же не покидало беспокойство по поводу того, что я могу ненароком врезаться в стену дома или в дерево, или задеть кого-то сверху… но этого никогда не происходило. Я двигалась в абсолютной пустоте, хотя вокруг меня — или, вернее, подо мной — текла обычная жизнь. Полеты мои становились все более далекими и рискованными. Однажды я забралась так высоко, что уже не видела под собой ни крыш, ни деревьев, ни земли, ни облаков. Я видела лишь тьму и звездный свет, я знала, что лечу с бешеной скоростью, рискуя навсегда затеряться в звездном сиянии бесконечности… Меня вернула на землю мысль о Жене Южанине.