Копи царя Соломона. Священный цветок. Дитя из слоновой кости - [245]

Конечно, здесь ее было значительно больше, но много клыков, пролежав на этом месте долгое время, было попорчено солнцем и непогодой и потому не имело почти никакой ценности.

Отправив слоновую кость в город Дитяти, который был снова восстановлен, мы лесом поехали в город Симбы, для безопасности выслав вперед разведчиков.

Он действительно был полностью оставлен.

Никогда я не видел места, имевшего более пустынный вид.

Черные кенда оставили его таким же, как он был. Только на алтаре, находившемся на рыночной площади, где были принесены в жертву трое несчастных белых кенда, лежала куча трупов тех воинов, которые умерли от ран во время отступления.

Двери домов были открыты. В них было оставлено большое количество домашней утвари, которую черные кенда не могли забрать с собой.

Мы нашли много копий и другого оружия, владельцы которого были убиты и теперь не нуждались в нем.

За исключением нескольких умиравших от голода собак и шакалов, в городе не осталось ни одного живого существа.

Пустота города производила впечатление даже большее, чем кладбище слонов у уединенного озера.

— Проклятие Дитяти сделало свое дело, — мрачно сказал Харут. — Сперва буря и голод, потом война, бегство и разорение.

— Это так, — ответил я, — однако, если Джана мертв и его народ бежал, где Дитя и многие из его народа? Что вы будете делать без бога, Харут?

— Каяться в своих грехах и ждать, пока небо в свое время не пошлет другого, — печально отвечал Харут.

Эту ночь я проводил в том самом доме, где был заключен с Марутом во время нашего плена.

Я не мог уснуть, так как в моей памяти воскресло все происходившее в те ужасные дни.

Я видел огонь для жертвоприношения, горевший на алтаре, слышал рев бури, предвещавший разорение черным кенда, и был очень рад, когда наконец наступило утро.

Бросив последний взгляд на город Симбы, я поехал домой через лес, в котором обнаженные ветви также говорили о смерти.

Через десять дней мы покинули Священную Гору с караваном в сотню верблюдов.

Из них пятьдесят были навьючены слоновой костью, а на остальных ехали мы и эскорт под командой Харута.

С этой слоновой костью, как и со всем связанным с Джаной, меня постигла неудача.

В пустыне нас настигла буря, от которой мы едва спаслись.

Из пятидесяти верблюдов, навьюченных слоновой костью, уцелело всего десять.

Остальные погибли и были занесены песком.

Регнолл хотел возместить мне стоимость потери, но я отказался от этого, говоря, что это не входило в наши условия.

Белые кенда, вообще бесстрастный народ, а в особенности теперь, когда они оплакивали своего бога, не проявили никаких чувств при нашем отъезде и даже не простились с нами.

Только жрицы, прислуживавшие леди Регнолл, когда она играла среди них роль богини, плакали, прощаясь с нею, и молились, чтобы снова встретить ее «в присутствии Дитяти».

Переход через горы был очень труден для верблюдов. Но наконец мы перебрались через них, сделав большую часть дороги пешком.

Мы задержались на вершине хребта, чтобы бросить последний взгляд на землю, которую покидали, где в тумане все еще виднелась Гора Дитяти.

Потом мы спустились вниз по противоположному склону и вступили в северную пустыню.

День за днем, неделю за неделей мы ехали по бесконечной пустыне путем, известным Харуту, который знал, где находить воду.

Мы ехали без особенных приключений (за исключением бури, во время которой была потеряна слоновая кость), не встретив ни одного живого существа.

В течение этого времени я был постоянно один, так как Харут разговаривал мало, а Регнолл и его жена предпочитали быть вдвоем.

Наконец, спустя несколько месяцев, мы достигли маленького порта на Красном море, арабское название которого я забыл и в котором было жарко, как в аду.

Вскоре туда зашло два торговых судна. На одном из них, шедшем в Аден, уехал я, направившись в Наталь.

Другое шло в Суэц, откуда Регнолл и его жена могли проехать в Александрию.

Наше прощание вышло столь поспешным, что кроме обоюдных благодарностей и добрых пожеланий мы мало успели сказать друг другу.

Пожимая мне при прощании руку, старый Харут сообщил, что едет в Египет.

Я спросил его, зачем он едет туда.

— Чтобы поискать другого бога, Макумазан, — ответил он, — которого теперь, за смертью Джаны, некому уничтожать. Мы поговорим с тобой об этом, когда снова встретимся.

Таковы мои воспоминания об этом путешествии.

Но, сказать правду, я тогда мало на что обращал внимание.

Потому что мое сердце скорбело о Хансе.