Копенгага - [50]

— Могло быть и хуже, — философски сказал старик. — Лучше уж как оно есть теперь. Лучше пусть этого человека не будет здесь, в Хускего, в Дании, потому что его присутствие могло обернуться для нас еще большими потерями или неприятностями. Лучше один раз потерять тысячу или даже десять тысяч, чем постоянно терпеть его и терять по сто тысяч каждый год или месяц.

— Да-да, вы правы, сэр, — сказал Ярослав. — Но какая же редкостная свинья!

— Свинья хорошее животное, — отрезал мистер Скоу. — Свинья никому вреда не делает, и в долг точно не берет!

Ярослав не слушал старика, он уже ругал Михаила, он поносил его, чихвостил его и так и этак, почему-то мешая его вместе с чеченцами и армянами.

Мистер Скоу остановил его.

— Напрасно вы расходуете нервы и красноречие, молодой человек. Такие люди, как Михаил, тоже имеют право на существование. Они даже нужны. Как гиены, стервятники, крысы, тараканы…

Ярослав попытался его перебить, но старик не оставил ему шанса вставить ни слова. Он продолжал напирать как танк.

— Многообразие форм, молодой человек, многообразие форм является условием непримиримой борьбы, без которой ни прогресса, ни эволюции, ни стремления к совершенству быть не может на нашей планете, — говорил старик. — Так было задумано. Мы не можем постичь, почему. Не было бы плохих людей, не было бы и хороших. Хорошие бы загнили. Остановились в развитии. Не становясь лучше. Люди, которые доставляют нам неприятности, необходимы как испытание. А то, что вы инкриминируете чеченцам и армянам — это просто борьба за выживание. Вы же знаете, что армянский народ был на грани исчезновения. Турки могли истребить их. А у малых народов, которые на краю пропасти, своя логика при борьбе за существование. Так и чеченцы. Вот если бы на вас, молодой человек, навалился бы в лесу медведь, что бы вы делали? Наверняка не стали бы с ним вести поединок по правилам лондонского бокса, а схватились бы за что потяжелее. У тех, кто пытается выжить, своя логика и свои методы. И это тоже с православной точки зрения испытание. Которому надо радоваться. Потому что Господь нам посылает трудности, чтобы мы их преодолевали, закаляясь и приближаясь к истине! К Истине! Слышите?

Ярослав ничего больше не сказал. Он стоял с открытым ртом.

Да, — подумал я, — это тебе не со звонарем водку пить да в шахматишки играть.

Я почему-то очень был рад тому, что Михаил выудил из Ярослава эту штуку крон. Я ненавидел Михаила, но очень радовался, что Ярослав никогда не получит своих денег обратно. А то, что он никогда их не получит, для меня было очевидно. Потому что Михаил Потапов перестал существовать, не физически, так документально. Он перестал наличествовать. А это самое главное. Человек, который не существует документально, не может быть должен кому-либо каких-то денег, тем более такому же выдуманному Ярославу.

Сам-то он тоже, не пойми кто да неизвестно откуда…

Как, впрочем, и я сам.

На мне Михаил тоже неплохо нагрелся да поездил. Не о деньгах речь. Их у меня почти никогда и не было. Он попил моей кровушки от души, упырюга.

Хорошо, что его больше нет.

Его исчезновение меня как-то успокоило, точно он вообще перестал существовать. Видимо, потому что то, что предстояло Михаилу, было гораздо страшнее смерти.

Я мог об этом догадываться, только догадываться; наверняка я знал только одно: человек, который столько говна делает всем вокруг и своим близким, должен и будет платить. И сейчас он — платит, дай бог, своей задницей на камне в каком-нибудь централе или «лебеде».

Эта мысль меня успокаивала.

Говорят, когда за ним приехали менты, он был растерян, бледен, пытался возмутиться, но сник, побелел, сжался и послушно полез в машину, отправляясь в свое страшное путешествие по всем гальюнам и петушатникам российских тюрем.

О, какой славный путь для пакостного негодника! Туда ему и дорога.

Жаль, что я сам не видел, как его забирали. Мне тоже было бы страшно на это смотреть. Страшно, но сквозь страх за свою шкуру я бы не удержался и позлорадствовал. Не удержался бы! Как тут удержаться! Такое удовольствие видеть эту тварь обосравшейся!

Могли нагрянуть и по мою душу. Михаил мог меня сдать или просто ляпнуть, что он-де не единственный в Хускего нелегал, или что-то в этом роде. Просто так, чтобы напакостить напоследок. Ведь он не сможет пережить, что его забрали, а вот я или Иван, мы остались дальше кайфовать. Где справедливость? Он будет сидеть, а эти курить да небо коптить? Никогда!

Это нервировало. Поэтому я решил затаиться. Сказал себе: надо лечь на дно и не показывать носа. Сидел в кустах, как кролик, над которым в небе уже кружит зоркий сокол. Смотрел вслед Ярославу. Видел, как вразвалку он идет к машине, где его поджидал Вальдемар, нетерпеливо настукивая ритм пальцами на руле.

По губам прочел, как тот спросил Ярослава:

— Ну что?

Яро развел руками, видимо, сказал:

— Да ничего!

Я просто давился от смеха в кустах.

ЗОЛА Роман

1

Мы жили у болот. Во дворе у нас рос большой куст шиповника. В жаркие дни меня сажали на стульчик в тени этого большого куста. Куст гудел. В нем жили пчелы. Наш кот там прятал своих мышей. Мама говорила, что он забирался ко мне в коляску, когда меня выкатывали спать на свежем воздухе в саду. Я был тогда совсем маленьким и все время спал. Была зима. Меня оставляли спать в саду под яблонями, и мама поглядывала в окно. Она видела, как Васька запрыгивал в коляску, осторожно ко мне забирался внутрь и, пригревшись, начинал устраиваться спать рядом. Мама, само собой, выходила на улицу, чтобы его выгнать. Но все равно, сколько бы она его ни выгоняла, каждый раз, когда она приходила за мной, в коляске снова оказывался сонный кот.