Копье и кость - [15]

– Мм, не хочу разочаровывать, мой тан, – обронил посланник, – но девица Яввуз согласна на брак только в том случае, если ее мужем станет ваш второй сын, Нер.

– Что? – Кошачье удовольствие не сразу развеялось с лица тана.

Гонец повторил.

– А-а, ну-ну, понял. Ты иди, голубчик, иди. Я пошлю за тобой, когда приму решение.

Когда дверь за гонцом закрылась, Яфур насупился, глухо засопел, водя по столешнице кулаком, будто растирая кровь заклятого врага.

Вот же подлая девка… Бансабира Изящная… Бансабира Изящная… Тьфу! Бану Хитроумная! – и будет с нее!

И ведь этот трухлявый белобрысый тюфяк Сабир с готовностью борзой побежит же выполнять любые просьбы дочери! Выдвигать требования с их стороны неразумно…

Как ни крути, на брак согласиться стоило – другого шанса породниться с пурпурным волком может не представиться, а уж он, Яфур Каамал, сумеет придумать, как развернуть сложившуюся ситуацию себе на пользу.

Сабир зашел в шатер. Бану была собранна и готова. Только в глазах отражалось такое немыслимое отчаяние, что отцу как никогда стало жаль дочь. Он протянул к ней руки и с заботой сказал:

– Я не должен был настаивать на этом решении. Нам совсем не удалось побыть вместе.

– Теперь поздно что-то менять, – отозвалась Бану. – Ряды не забудут и не умолкнут, если танская семья будет брать назад каждое сказанное во всеуслышание слово. Хватило того, что мой прилюдный выбор пришлось выдать за глупость.

– Не говори так, Бану, – через силу улыбнулся тан.

– Но, по крайней мере, мне это смогли единожды спустить с рук, найдя тысячу оправданий: я слишком юна, я всю жизнь среди мечей, откуда мне знать о делах такого рода? Да и выросла я там, где, наверное, брошенный к ногам пояс означает признание победы или равенство, но точно не брачное предложение. И потом, я просто Мать лагерей. Ты таких привилегий лишен, отец.

Бану говорила не скрываясь, печально. Сидя на походном стуле, ссутулив спину, упавшим голосом. Ни тени радости в лице.

Сабир не выдержал – подошел к дочери вплотную, прижал к груди ее голову, поцеловал в волосы и вскинул лицо, широко раскрыв покрасневшие глаза.

– Не такой должна была быть твоя свадьба.

И не сейчас, согласилась Бану.

– Надо идти, – тихо ответила девушка, коснувшись руки отца.

Тот только крепче сжал объятия. Бану на миг показалось, что это вообще захват.

Склонившись к голове Бану, мужчина горячо признался, что ничего дороже ее в его жизни нет.

Жрецы освятили новоявленное супружество двух чужих, почти незнакомых людей прямо здесь, в военном лагере.

Если бы Бансабиру попросили описать новоявленного мужа, пожалуй, «никакой» было бы лучшей характеристикой. Роста среднего, ни блондин, ни брюнет, глаза почти бесцветные, широкий тупой подбородок безволен, когда говорит – мямлит. Ничего общего с дерзким и – нельзя отрицать – решительным Этером. Природа, очевидно, поделила от щедрот своих между братьями неравно.

В постели Нер представлял собой нечто столь же унылое: вскарабкался на Бану, попыхтел, быстро закончил, перевалился на спину и засопел.

Убедившись, что муж спит, Бансабира поднялась и вышла на воздух. Брак был консумирован – для подтверждения близкие родичи и приближенные могли находиться за дверью или – в данном случае – за пологом. Сейчас здесь сидели Сабир, Русса, Этер и, как ни странно, Гобрий с Гистаспом.

– Все в порядке? – обеспокоенно спросил тан.

– Разумеется, – непроницаемо ответила дочь. – Однако спать я предпочитаю в своем шатре. Не проводишь меня, брат? – перевела глаза.

– Да, конечно. – Русса удивился, но поднялся на ноги мгновенно, не задавая вопросов.

Этеру ситуация явно не нравилась. Бану это проигнорировала.

– Ты хотела о чем-то поговорить? – заботливо спросил мужчина, ведя сестру к шатру.

– Нет.

Русса не настаивал.

– Спи спокойно, сестра, – пожелал перед прощанием, поцеловал Бану в лоб и скрылся.

Бансабира переоделась в тунику и штаны, в которых спала всегда. Перетерпеть то, что вытворяли с ней не самые умелые руки, рот и член Нера, казалось не такой сложной задачей в постели, но сейчас, наедине с собой, Бану поняла, что к горлу подступает ком, а в глазах темнеет. Праматерь не лишена чувства юмора! И нет его страшнее, чем у Той-Что-Улыбается-Когда-Гибнут-Люди!

Бансабира вцепилась в ткань под горлом. Не помогло. Закусила большой палец, чтобы не выть, не ругаться, не проклинать весь свет, – все внутри переворачивало калеными щипцами. Нет, не потому, что еще не одну ночь ей придется провести с этим бесхребетным сопляком, который наивно верит, что сможет «понравиться ей так же, как она ему, и боги сделают их брак счастливым», но потому что сейчас – в эту самую минуту! – она немыслимо, до дрожи в запястьях, хотела Гора. Не Астароше, не Маатхаса даже, а Гора – ту грубую скотину, жестокое чудовище, которое навсегда осталось в ее памяти образцом неодолимой мужской силы.

Маатхас в ту пору не мог уснуть каждую вторую ночь. Особенно после случившейся свадьбы ходил сам не свой. Повсюду ловил голос Бану. Повсюду искал таншу глазами и находил. Но – ни разу не подошел без воинской надобности и не сказал ничего, кроме вежливого «Доброго дня». Только Русса изредка замечал в обычно смешливых глазах молодого тана отблески волчьей тоски, зависти и злости, а в сжатых до хруста кулаках – неудержимую дрожь.