Коньяк «Наполеон» - [34]

Впоследствии мне пришлось скрывать от вэлферовских инспекторов свои неуклонно увеличивающиеся знания английского. «Я не понимаю». Инспектор, когда ему надоедала эта комедия, позволял себе заявить (впрочем, беззлобно, с улыбкой): «Вы врете, мистер Савенко, вы все понимаете». «No, I don't understand!» — гнул я свою линию…

Ни хуя я не «look for job». Я распил со Шиеерзоном бутылку, и позже мы распили с ним еще немало бутылок. Я стал называть его Леша, привык к его физиономии, не вздрагивал от его клокочущего смеха и даже стал участвовать в его аферах. «Раз мы уже здесь, надо делать деньги, ребята. В Америке все делают деньги!» Ребята, то есть я и полусонный Эдик Брутт — ниточка усов под носом, — сидели у Эдика на кровати, комната Эдика была угловая и потому, может быть, восемь квадратных метров, в то время как моя — шесть метров.

— Думайте! — Шнеерзон снял очки (они были перебинтованы у переносицы, и одно стекло пересекала лучистая трещина), чтобы пальцем смазать со стекла только что брызнувшую на них помидорную материю — сок и склизкие зернышки. Я забыл упомянуть, что он был не только косоглаз, но и близорук.

— Деньги — суета… Американцы — сумасшедшие, и ты, Лешка, хочешь стать таким, как они, — тихо сказал Эдик. — Не нужно это, Леша!

— Я уже сумасшедший! — загоготал, всхлипывая слюной, Шнеерзон. Он подсмеивался над Эдиком, но, мне кажется, втайне уважал его. Я, впрочем, тоже уважал Эдика. Он жил среди нас как святой. Мы все хотели чего-то: денег, женщин, водки, машин, костюмов, славы. А он себе варил рис и молчал, усмехаясь в отрастающие пегие усы. Единственной известной нам его страстью был кинематограф.

— Лимон, пойдешь со мной завтра перевозить жидовскую контору? Три доллара в час?

— Это тебе Аида Соломоновна устроила? — тихо спросил Эдик. — Хорошая женщина…

— Никакая не Аида Соломоновна… — обиделся Шнеерзон, — rabby Розенблюм.

И Эдик, и Шнеерзон в свое время находились под опекой еврейской организации «Наяна». Организация помогала советским евреям устроиться на работу, найти квартиру и попутно заманивала их в сети еврейских религиозных общин. Им даже платили за обрезание члена. Но, как подрастающий teenager стесняется появляться на улицах с морщинистой мамой, так Шнеерзон не любил, когда ему указывали на волочащуюся по полу пуповину, связывающую его с «Наяной». Аида Соломоновна (мне не пришлось увидеть ее) была сердобольной Jewish mother для всей этой буйной советской кодлы, для начинающих гангстеров и будущих честных жуликов-бизнесменов.

— Пойду, — ответил я. Денег от последнего чека уже нет.

— Контора находится на сорок второй, между авеню «Америка» и Пятой. Ничего тяжелого, я уже там был. Столы, стулья, file-cabinets.[28] Большой service-elevator… — Шнеерзон всегда утверждал, что тяжелых предметов не предвидится. На месте обнаруживалось, что все тяжелое. Столы оказывались сделанными из танковой брони, стулья из листовой стали…

— Тележки, надеюсь, будут? Не придется, как в прошлый раз, выносить все на руках?

— Тележки будут, Лимон, обещаю. Я теперь беру тележки на rent вместе с truck. Лучше заплатить пару лишних долларов, чем надрываться.

Начинающий бизнесмен Шнеерзон выбрал самый анархический бизнес. Сотни объявлений грузоперевозочных компаний можно было увидеть в каждой нью-йоркской газете. Никто, слава богу, еще не додумался монополизировать этот бизнес, поэтому нашлось место и для Шнеерзона с его фантомной компанией «Flaying mover». Никакой компании не существовало, разумеется. Поработав некоторое время грузчиком у другого бизнесмена-дебютанта, экс-советского матроса, называющего себя Джоном, Шнеерзон решил открыть свой business. He имея денег, чтобы, подобно Джону, купить truck, он стал брать trunk в rent всякий раз, когда объявлялись клиенты. Пока что его единственными клиентами были еврейские религиозные общины и бизнесы, связанные с общинами. Отправляясь на операцию, Шнеерзон никогда не забывал приколоть на редкий волосяной покров черепа черную тюбетейку. «Больше заплатят», утверждал он и, по-моему, был прав. К тому же Шнеерзон в тюбетейке выглядел благопристойнее, не таким кино-mass murderer, как без тюбетейки. Первое время он даже пытался заставить меня покрыть затылок такой же тюбетейкой, но я наотрез отказался. Сейчас меня самого удивляет моя тогдашняя принципиальная глупость. Может быть, я помешал Шнеерзону заработать дополнительные десять долларов?

Я понял, что они мне вредны. И свалил из русского гетто в другой отель, где жили одни черные. В черное гетто. Однако время от времени Лешка Шнеерзон по-прежнему брал меня на работу. Большей частью он подъезжал к моему новому месту жительства на Верхнем Бродвее на truck и звонил мне из холла по телефону. Однажды он попросил меня приехать к нему — что-то у него произошло с truck, судя по его объяснениям, получалось, что truck не может ехать в мою сторону, вниз по Бродвею. Во все другие стороны может, но не в мою. Он тоже жил на Бродвее, но выше — на 127-й улице, в испанском Гарлеме.

Распахнутый настежь truck стоял, заехав колесами на тротуар, у самых дверей дома, обозначенного на моем клочке бумаги. Внутри truck возился, складывая одеяла и стягивая их ремнями, пыхтящий и сопящий громко Шнеерзон.