Конверт из Шанхая - [15]

– Но, господа, я же всего-навсего два дня назад начала музицировать! Стоит ли мне выходить перед публикой?

– Стоит, Софья Яковлевна, стоит! Исполните ко всеобщему удовольствию столь славно у вас получающийся марш, а мы вам подпоем!

Публика, начавшая ощущать подвох, притихла. Софья Яковлевна села за инструмент, сыграла первые две ноты, чуть сбилась и начала заново. Тихомиров и Штольц-Туманов запели жалобными голосами и отчего-то с французским прононсом и грассируя:

– Вот машинист гудок к отпгавке подает, а кочегаг в топку жагу поддает. Чтоб мы не скучали, нам приносят чаю, полный стакан, и лимон в него кладут. Скогый поезд мчится, ского будем дома…

Смешно вышло до колик. Ирина Родионовна, правда, выказала некоторое неудовольствие и сказала Маше и мне:

– Фу! Разве можно такими вещами шутить? – но хлопала едва ли не громче остальных.

А вот новоявленная музыкантша оказалась начисто лишена чувства юмора. Она с немалым удовольствием раскланялась бурным аплодисментам и сказала:

– Вот не ожидала, что под такую музыку возможно петь куплеты.

Тихомиров лишь развел руками.

Идею вытащить на сцену Софью Яковлевну со всем в поезде надоевшим маршем подала я. Но никак не ожидала, что эту шутку доведут до полного абсурда пением дурацких куплетов. Так что в некотором роде я ее, Софью Яковлевну, понимала. Жаль, что воспитательный эффект, на который я рассчитывала, совершенно не удался.

На этом представление завершилось окончательно, но публика по большей части расходиться не спешила. Официанты расставили столы по своим привычным местам, по ходу дела принимая заказы. Организовались две карточные партии, в одной из которых оказался Михаил Наумович.

Мы с Машей набегались за день до упаду, а потому выпили фруктовой воды и отправились спать.

Вагон чуть покачивался, колеса постукивали по стыкам, время от времени шум движения усиливался, это мы пересекали по мосту очередную реку или речушку. Я лежала на верхней полке и смотрела в окно. На перелески, на поля, на редкие деревушки, на луну, не желающую отставать от поезда. Время было позднее, но все еще не стемнело. «А в Петербурге уже белые ночи», – подумала я, и безо всякой связи с этой мыслью мелькнула еще одна. О том, что неплохо не дожидаться приезда, а уже завтра с какой-нибудь станции послать Пете телеграмму. Он, наверное, тоже скучает.

Кто ж мог знать в этот момент, что телеграммы ему я стану отправлять довольно часто и получать от него ответы. Потому что сверх того, что я по нему соскучилась, образуются для телеграмм еще и другие причины. А в тот момент я больше ничего не подумала, потому что заснула.

4

Спалось мне на редкость хорошо и приятно. Может, это поезд своим покачиванием и постукиванием о рельсы меня баюкал, может, от усталости. Во всяком случае, проснулась я от того, что поезд остановился. Проснулась выспавшаяся, отдохнувшая, сон покинул меня в один момент. Я тихонько соскользнула вниз, сходила умыться, узнала у проводника, долго ли нам еще стоять, и вышла из вагона.

Станция была невелика, вывески с ее названием на крохотном павильоне, служившем здесь вокзалом, было не разглядеть. От того, что до нее было далеко, и от того, что мешал утренний туман.

Я оказалась не единственной ранней птахой. Невдалеке прогуливалась с собачкой служанка Софьи Яковлевны. Собачка бегала, непрестанно задирая лапу на все под нее подвернувшееся. Служанка стояла у входа в свой вагон, зябко обняв себя за плечи.

– Good morning, miss![24] – поприветствовал ее пробегающий мимо мистер Фрейзер.

Он повторил свое приветствие и в мой адрес, добежал до паровоза, вернулся немного назад и принялся припрыгивать на месте и изображать боксерские удары.

Я вздохнула: мне захотелось вот так же размяться, побегать и попрыгать. Но в платье это было невозможно, а переодеться в шаровары и фуфайку и появиться в таком виде перед глазами пассажиров я все же не рискнула бы. Не хотелось мне эпатировать публику и после слышать упреки в спину.

Колокол ударил дважды, звук, смягченный туманом, показался донесшимся из самого дальнего далека. Я поднялась в вагон и застала в коридоре Ивана Порфирьевича. Мы едва успели поздороваться, как выглянул дедушка.

– Доброе утро! – обрадовался он нам. – Я видел, как ты прогуливаешься, но присоединиться не успел. Ну да ничего, станций впереди еще много. Иван Порфирьевич, как вы полагаете, уже подходящее время испить чаю? А то из этой корзины такие ароматы доносятся, что невольно аппетит пробуждается.

Господин Еренев высказался в том духе, что для пития чая в отличие от пития иных напитков любое время подходяще и что ему на службе нередко приходится и по ночам чаевничать.

– Так присоединяйтесь к нам, – сказал дедушка и пошире распахнул дверь.

Мальчик принес чай, но притронуться к нему мы не успели, потому что вслед за мальчиком появились проводник и тот служащий (надо будет узнать, что у него за должность, заметила я себе, наверное, местное начальство), что накануне пытался уговорить есаула покинуть незаконно занятое тем место.

– Вот, – сказал проводник. – Вот этот господин, он вчера был в мундире.

И указал на Еренева. Вежливость и приличия в этом поезде были законом для персонала, а тут этакая бесцеремонность! Мы сразу насторожились.