Конунг. Властитель и раб - [103]

– А здесь – мне, – подхватил Торгрим.

Рано, на рассвете добрались они до крепости. Их окликнул стражник. Они ответили, что идут с посланием от епископа к Торстейну и Халльварду. Прошло некоторое время, и на стене появился Халльвард. Он крикнул, что сейчас спустит веревку и поднимет гонцов наверх. Но они не пожелали этого.

– Лучше сам выйди к нам, – сказали они.

Этого не хотел Халльвард. Он ушел, потом вернулся вместе с Торстейном. Все вместе порешили, что подойдут друг к другу на такое расстояние, чтобы можно было переговорить, но не настолько близко, чтобы достать друг друга мечами. Люди из крепости прикрылись щитами.

День выдался прекрасный, над крепостью плыли облака; и Сигвальд поведал, что он, будучи прежде человеком конунга Сверрира, теперь бежал от него.

Что же мне оставалось делать, – говорил он, – если в глазах у конунга каждую ночь горит адское пламя? Конунг набросился даже на Аудуна и чуть не задушил его! Люди рассказывали, что это из-за того, что Аудун написал сагу о конунге, которая ему не понравилась. Хуже того: я принес печальную весть тебе, Халльвард. Конунг убил твоего сына.

Халльвард вскрикнул.

И тогда Сигвальд сказал:

– Конунг сказал твоему сыну Бьяртмару: «Ты украл мое серебро!» Но Бьяртмар этого не делал. Конунг сорвал с него пояс, тот оказался пустым, но конунг в ярости продолжал обвинять его: «Ты украл мое серебро!» И он повелел своим людям принести доску, и Бьяртмара связали. Он разорвал узы, ибо силы у него хватало. Его снова связали и заставили положить ноги на доску. И конунг отрубил их.

Тогда Халльвард воздел руки к небу и проклял конунга, и Торстейн, сгорбившись еще больше под тяжким бременем, не находил для него слов утешения. Сигвальд подошел к людям из крепости совсем близко.

– Я пришел к вам как друг, – сказал он. – Епископ просил меня сказать, Торстейн, что если ты не отопрешь ворота крепости, то дом твой сгорит. Мы с вами будет единственными, кто знает, что ворота будут не заперты! И все, находящиеся в крепости, будут помилованы.

– Если Торстейн не отопрет ворота, то это сделаю я, – сказал Халльвард.

Сигвальд повернулся и ушел, и Торгрим и Томас поспевали за ним, пробираясь через лес.

А на следующую ночь, когда отряд баглеров подошел к крепости конунга Сверрира, ворота оказались приоткрытыми. Баглеры вломились в крепость и поубивали большинство ее защитников.

Сигвальда пощадили, ибо епископ Николас намеревался послать его по войскам, чтобы он рассказывал всем о конунге Сверрире и его злодеяниях. Халльвард лежал без сознания. Когда же он пришел в себя, ему отрубили еще один из пальцев. Он стонал, пока текла кровь, что не верит ни единому слову Сигвальда: «Я знаю, что сын мой жив.»

Я узнал об этом от самого Халльварда в последний вечер перед тем, как он умер.

Конунг Сверрир налетел, как ураган, на побережье и отбил Нидарос. Епископ и баглеры бежали на юг, через Доврские горы, и Сигвальд – вместе с ними.

***

На следующий день после того, как мы вошли в Нидарос, на двор к конунгу пожаловал Гаут. С тех пор, как мы его видели в последний раз, он постарел, в волосах появилась седина, и походка его стала тяжелее. Но внутренний огонь в нем не затухал.

– Теперь я долго пощусь и пробую еще кое-какие средства, – сказал он. – Я до крови бичую себя, в надежде приблизиться к истине. Но это мало помогло мне. Еще я кусаю мой жалкий обрубок руки, и когда течет кровь, капли ее падают в огонь очага. Вот тогда-то меня и осенила истина.

– Что же это за истина, Гаут?

– Что в борьбе с епископами правда на твоей стороне, конунг! Понимаешь ли ты, что значит для меня сказать такое, – для меня, который всю жизнь прощает и милует? Но теперь я уверен в том, что Господь избрал тебя конунгом, и потому право на твоей стороне. Но выбрал ли Он каждого епископа епископом? Как знать, не искушает ли дьявол время от времени папу в Ромаборге? Тебя-то я вижу воочию. И твою славу тоже. И еще видел тебя в нищете и грехе. В тебе есть что-то от света Божия. И потому право на твоей стороне.

Конунг был тронут словами Гаута.

– Что ты дашь мне в награду? – спросил Гаут.

Конунг рассмеялся.

– Я догадываюсь, что у тебя есть еще что сказать мне.

– Торгрим и Томас, которым ты отрубил по руке, пошли служить епископу. Но ты ведь добр, повелитель, и ты сохранишь им оставшиеся руки? Ты понимаешь, что я, тоже однорукий, люблю их как своих сыновей. Только вот не могу дать им матери.

Конунг пообещал не наказывать братьев.

– Но они должны явится на Эйратинг и услышать письменное разрешение, которое им будет зачитано, чтобы они помнили: конунг милостив к ним.

С этим Гаут согласился.

Халльвард должен умереть. Конунгов хлебопек, человек, которому спасли жизнь, когда его собирался убить конунг Магнус, должен теперь умереть.

– На Халльварда нельзя положиться после того, как мы отрубили ноги его сыну, – сказал конунг.

– Конунг прав, – согласился с ним Халльвард.

Его повесили на рассвете, и мы с Гаутом сидели возле него, пока он еще жил. Он особенно не печалился перед казнью.

– Умираю ли я позорной смертью? – спросил он.

– Наше бесчестие больше твоего, – ответил ему я. – Можешь не верить мне, Халльвард, но конунг тоже так думает.