Контрольный выстрел - [30]

В феврале 1992 года (то есть без малого десять лет миновали) принимал меня в газете «Солидарность» на втором этаже дома в Бобровом переулке (это в районе Главпочтамта на Мясницкой, за домом акционерного общества «Россия») длинноволосый, ломающийся под Махно юноша в высоких сапогах! Андрюша Исаев. Редакция помещалась в двух комнатах. В одной существовали журналисты: она была захламлена, забита газетами, пачками бумаги, анархистскими публикациями и плакатами, девочками, мальчиками, пишущими, пьющими кофе, стоящими на одной ноге, грызущими бутерброд, дописывающими, достукивающими по машинке. Другая комната служила кабинетом главному анархисту России. там, в кабинете, Андрюша Исаев и Борис (?), пришедший с рюкзачком, взяли у меня интервью. Впоследствии оно было опубликовано на двух полосах газеты. Исаев начал с того, что извинился за то, что занимает должность редактора газеты профсоюзов. «Подрядился. Попросили. Существовать ведь надо. Зато вот помещение. Какая-никакая, — база». В тот день они у меня спросили, среди прочего, верю ли я в будущее левого движения в России. я ответил что не верю. С течением времени выяснилось, что я ошибся и не ошибся. Избиратель (процентов на 30–35) упорно голосует за КПРФ. Но КПРФ — не будущее, а прошлое, избиратель в ее лице голосует за прошлое, и у власти не левые, но оголтелые чиновники — государственный «фашизм». А сам я оказался через десять лет, вопреки моему желанию, вождем самой левой партии России: НБП. И смотрю на толстомордого боровичка Исаева в тюрьме. Из тюрьмы.

Почему с ним это случилось? Ну трудно устоять сквозь годы. У большинства функционеров революции воля не длинная. Нормальный процесс ренегатства. Он и тогда, десять лет назад был подозрителен, очень уж картинный, обильно волосатый: волосы густой скобкой, и эти сапоги, better then life, само напрашивалось предположение: позер. Тот, кто приходит в самое модное движение покрасоваться. Позднее увяз в профсоюзном движении, прилепился к Шмакову, а там деньги, машины, разъезды, выступления, слепили неживую «Партию Труда», вместе со Шмаковым, вошли в «отечество». Вместо романтики махновских тачанок получилась романтика чиновничьих кабинетов. Давно уже неверное возили в служебном автомобиле с личным шофером, «членовоз» называется. Относительно молодой человек. Ренегат. Вас как зовут? Андрей Ренегат. По всей вероятности у него есть семья, несколько толстомордых и толстоногих детей. Обширная квартира, дача в хорошем чиновничьем гнезде Подмосковья. Че Гевара из него категорически не вышел. Бомбист, как Губкин, не получился. Настоящих буйных мало. История цинично перешагнет, сплюнет на костюм, поваленных на дороге ренегатов всегда очень много валяется, всех туш не упомнишь, на всех свет не прольешь. И только я его из тюрьмы в эти моменты обессмертил чуть-чуть. Зачем? Ну просто удивился, что из такого красивого мальчика получается, из анархиста — жирный холуй…

В двери моей камеры захрустел ключ. Пришли забирать на прогулку. Я передвинул кнопку телевизора и убрал Ренегата с экран.

Вечером показали убогий 13-ый съезд ЛДПР. В каком-то зальчике. Телеоператор снимал сцену сзади: видны были только лысины. Состарились элдэпээровцы или старых в состав набрали. Показали помятого Жирика. Наглый и заискивающий одновременно, Жирик объявил, что ЛДПР приняла новые установки: она отказывается от анти-американизма, от антинатовской позиции. То есть теперь даже стеба не будет, потому что, конечно же весь антиамериканизм Жирика был только словесным поливом. Бедный жирный Митрофанов что же он теперь будет говорить, у него забрали весь его репертуар, право поливать Америку… Теперь у партии в строю остался только дед Щукарь — Жириновский в его амплуа характерного актера, всем надоевшего, но с ним свыклись и привычно смеются одному его уже появлению. Немноголюдный съезд старых проигравшихся во всю дядек — зрелище печальное, зрелище поражения, разгрома. Геморроидальные ребята с шагреневыми лицами…

За десять лет на моих глазах совершилось превращение живого в мертвое. Я встретил этих людей в феврале 1992 года (я тогда встретил всех актеров будущего российского спектакля) — горящих, живых, захваченных процессов революции. ЛДПР помещалась в бытовой коммуналке на Рыбниковом переулке, стекла в окнах были кое-где выбиты и заделаны картоном. Люди сидели в пальто. Люди были чудовищные, уже тогда множество прощелыг, но бегал энергичный Архипов, веселый Жариков разглагольствовал в треухе. Безумный Жириновский Джокондой в бронежилете оскорблял японских журналистов и угрожал им ядерной бомбой, грея зад у единственного калорифера. Все было внове. Неизвестно как должно было быть. Я пошел с ними рядом и прошел до тех пор пока не обнаружил скучный обман. Потом пошел своей дорогой. В декабре 1993 года, они, ни в чем не участвовавшие, не подставляющие себя в событиях октября (я подставлял вовсю, в полный рост и у мэрии и у Останкино), за хорошее поведение были допущены царем Додоном к выборам и выиграли на выборах! Неожиданно для самих себя! (Они уже хотели самораспускаться. Весь 1993 год было не до них. К ним никто серьезно не относился.) И вот выиграли, семьдесят депутатов от ЛДПР пошли в Думу! Охрана, шоферы, кого только не подписывали, людей-то не было! Потому что избиратели — народ хоть таким образом хотел насолить власти, устроившей кровавую бойню в центре Москвы, показать ей задницу этой власти, вот и показал: ЛДПР. Задница народа. И тут Жирик обнажил свою морду ХАМА. «Я хам! я хам!» — кричал он. Пьянствовал, толкался, икал, рычал, ликовал, вел себя как лох и мудак. Ссорился, таскал за волосы, давал себя снимать с беременным волосатым животом, кемарящим пьяным сном на даче, только что не срал перед телекамерой, а помимо этого делал все. Кроме того он позволил власти иметь своих депутатов куда она только хочет. Поливом, брюзжанием, криком, он отвлекал внимание народных масс, срывал аплодисменты, а фракцию ЛДПР заставлял голосовать как власть того хочет. Сто процентов раз ЛДПР голосовала за законы, предложенные властью.