Контрафакт - [29]

– Ты что, Леш, не надо!

– Почему не надо? Надо!

– Так услышит же, стыдно от него…

– Не услышит. Спит.

– А вдруг не спит?

– Спит-спит. Я его знаю ему только голову прислонить…

– Нет, Леш, нельзя так.

– Ну ладно. Только руку не отталкивай.

– Рука пусть будет, а сам не шевелись.

И Лешка, точно, не шевелился. Если бы зашевелился, Вадик бы услышал, потому что он хоть и затаил дыхание, но вовсе не спал: сон будто спугнули, как сторожкую птицу, и он уже летел прочь – поминай как звали!

В общем, все заснули не в разумное время, а ближе к утру, и будильник ударил неожиданно по ушам, и не хотелось верить, что это он звенит всерьез, в положенный час, а не тренируется в учебных целях.

За завтраком все трое были неразговорчивыми. Да и вряд ли это можно было назвать завтраком. Растворимый кофе и сигарета – больше ничего в глотку не лезло.

Лешка был хмур, Вадик – тоже невесел. Никаких, однако, объяснений между ними не происходило. В разгар работы, часу примерно в одиннадцатом Лешка сказал:

– Вы тут постарайтесь без меня, я отлучусь.

И они – Вадик и Манька – принялись стараться. Когда требовалось принести книги со склада, Манька накидывала на лоток широкую тряпку и они с Вадиком бежали наверх. Там Манька доставала все с полок – и пачки, и россыпь – и летела вниз, оставив поклажу Вадику. Иногда книг было так много, что Вадик нагружался выше головы, с удовольствием бравируя силой. Манька, оказалось, не хуже Лешки знала и оптовиков, и цены, и вполне справлялась с заказами. И оптовики, что удивительно, знали Маньку, называли ее уважительно Маней и даже Марией. До отчества, правда, дело не доходило, но и «Марии» для Маньки было более чем достаточно. Дважды Манька посылала Вадика за пачками к Вове Блинову, и подполковник Анатолий отпускал их Вадику безо всякой расписки.

Лешка появился к концу клуба, то есть к двум часам. Он посчитал кассу, расплатился с Вовой, помог собрать точку. Потом оплатил аренду точки на завтра. Когда все трое вышли на улицу, Лешка сказал:

– Ты, Маня, ступай домой без меня, а ты, братка, поедем со мной, я снял тебе комнату.

Они пошли к метро.

– Запоминай дорогу, – велел он Вадику, – запиши станцию, где пересадка.

Ехали минут сорок, не меньше. Наконец Лешка сказал:

– Это – конечная. Записывать не надо. Все равно дальше не повезут.

И как бы в подтверждение его слов над самым ухом раздался ясный женский голос:

– Поезд дальше не идет. Просьба освободить вагоны.

Братья поднялись по эскалатору. А толкучка была наверху! Небольшая площадь с большим количеством автобусных остановок была уставлена рыночными палатками. Очень много было людей с чемоданами.

– А чего это они все с чемоданами? – спросил Вадик.

– Да тут Шереметьево – рукой подать. Знаешь Шереметьево?

Вадик не знал.

– Да аэропорт же, аэропорт это: Шереметьево-один и Шереметьево-два.

И Вадик заулыбался:

– Так бы сразу и сказал – «Шереметьево-два», я сразу бы и вспомнил. Потому что фильм такой был. Я смотрел.

– Еще бы ты не смотрел, если мы его крутили в видеосалоне. Мы же не одну порнушку наяривали. Помнишь?

Вадик помнил.

Оба заулыбались, вспоминая лихие деньки. Это внезапно налетевшее воспоминание мгновенно сблизило братьев, и Вадику стало легко, будто вернулось прошлое: он да Лешка – им сам черт не брат! И не думалось о том, что прошлое ведь не возвращается в полном виде. Возвращаются чувства, а обстоятельства – никогда.

Обстоятельства были такие: двухкомнатная квартира на пятом этаже «хрущевки». В одной комнате проживала хозяйка, а в другой вот поселили Вадика.

Хозяйка была дома. Невысокая седоватая женщина, худая и сутулая, она где-то что-то сторожила, сутки дежурила, трое – отдыхала. Сегодня она как раз отдыхала. Отперла Вадику комнату: диванчик, стол, старый рассохшийся платяной шкаф да две пластмассовые табуретки – вот и все убранство. Диванчик был покрыт синим байковым одеялом, отдававшим казармой. Имелась и подушка в желтой застиранной наволочке, и две латаные простыни, постиранные, но не поглаженные.

– Вот, – сказала хозяйка. – Комплект белья, как уговаривались.

– Ну все, – объявил Лешка, когда они остались одни в комнате, – за месяц вперед я за тебя заплатил. Вот тебе на еду на сегодня. Сходишь в магазин, тут рядом. Завтра приходи на клуб, я насчет тебя договорился. Грузчиком пойдешь?

– К тебе?

– Да нет же, я же ж сказал – договорился. Не ко мне, – он помолчал-помолчал, да и выпалил. – К себе на работу я тебя не возьму. Мне с тобой трудно будет разбираться, если что.

«Из-за Маньки это», – с горечью подумал Вадик, и впервые в нем шевельнулось недоброе ревнивое чувство.

– Ну я пошел, братка, – сказал Лешка.

– А я? – невольно вырвалось у Вадика. Отвратительная, паскудная тоска сжала его сердце.

– А ты остаешься, – невозмутимо ответил Лешка. – Отдохни, осмотрись, потом смотайся в магазинчик.

И ушел.

В дверь постучали, вошла хозяйка.

– Значит, так, – сказала она. – Не пьянствовать, девок не водить, курить на лестнице.

Начиналась столичная жизнь.

На клубе Лешка подвел Вадика к тому самому Леониду Петровичу, который на своем микроавтобусе вез братьев с Киевского вокзала. Торговая точка Леонида Петровича пристроилась в углу между стенкой и перилами широкой лестницы. За прилавком стояла женщина в вельветовом брючном костюме и принимала заказы у оптовиков.