Контрафакт - [16]

Леонида Петровича поразило не столько пробуждение в Марине неведомого доселе таланта, сколько товарная законченность каждой вещицы, выходившей из ее рук. В неделю из совмещенного туалета выходило ровно семь, скажем так, картинок: по одной каждый день.

Однажды, в расхлябистый апрельский день, Марина собрала в хозяйственную сумку все свое художество и отправилась на Арбат.

Арбат кипел и бурлил. Здесь пели, играли, читали стихи, продавали, покупали, фотографировались в обнимку с ручной обезьяной. Все было как-то притерто. Каждый знал свое место, свой маневр, состав набирал скорость, и казалось, было уже невозможно запрыгнуть на подножку, хватаясь за скользкий поручень. О том, чтобы стоять открыто со своими картинками не могло быть и речи: Марина стеснялась.

Она нерешительно брела мимо живописных и графических работ, выставленных на продажу, посматривала на продавцов, вслушивалась в их беседы друг с другом и, к сожалению, убеждалась, что все они – авторы, и их товар – их детище. Но вот взгляд ее остановился на человеке, который никак не мог быть художником. Дело было даже не в его рваной трехцветной куртке и убогом «петушке» на голове – дело было в том, что товар был у него разноплановый: акварельные миниатюры, застекленные аппликации и карикатуры на политических деятелей, исполненные темперой. Марина приблизилась к нему.

– Что-нибудь желаете?

У него был дефект речи. И получилась так: «Дто-нибудь делаете?»

– Нет, – проговорила Марина. – Я хочу свое предложить.

– Покажите, – сказал продавец.

Он был большой, сутулый, лицо какое-то недолепленное, асимметричное, толстые щеки плохо побриты, в беззащитной улыбке обнажались верхние десны. На носу по промозглому времени висела капелька.

Преодолевая неприязненное чувство, Марина стала доставать из сумки свои «картинки», а продавец принялся раскладывать их на двух картонных коробках, поставленных кверху дном. Потом он отошел на шаг и стал рассматривать аппликации, меняя угол зрения.

– Меня Яша зовут, – заявил продавец и вытер нос рукавом когда-то яркой куртки. Под мышкой оказалась дырка. Из нее выпирал поролон.

– Я Марина, – ответила Марина и слегка поклонилась, чтобы не подавать руки.

– Какая прелесть! – вдруг сказал Яша (получилось – «гагая бдедесть»).

– Вам нравится? – строгим от смущения голосом спросила Марина.

– Весьма (бедьма), – сказал Яша – Я забираю все! Сейчас составим список и проставим цены. Я работаю на тридцать процентов. Телефона у меня нет. Я буду звонить вам из автомата.

Запахло ярко выраженной аферой. Но Марина только усмехнулась. Она не очень-то верила, что ее изделия могут превратиться в деньги.

«В крайнем случае, – подумала она, – картинки найдут своего зрителя, и ладно!»

В то же время картинок было жалко. Они были родными и теплыми. Вместе с ними уходили в неизвестность милые сердцу места и милые сердцу моменты, пространство и время – вечные пленители человеческой души, ее отрада и ее печаль. «Ах, какие красивые мысли!» – Марина попыталась иронически улыбнуться, но – не получилось: ей и вправду нравилось мыслить красиво, и, право, в этом не было ничего дурного.

Но Яша, как позже оказалось, и не думал никого обманывать. Он дважды звонил Марине и вручал ей оговоренные суммы. Мелкий арбатский коммерсант. Нищий и честный.

Арбат, между тем, плескался и бурлил. «Ты течешь, как река, странное название…» Река обтекала погруженную в свои мысли молодую женщину, и брызги не касались ее.

Марина вздрогнула, когда кто-то дотронулся до нее и назвал ее по имени. Знакомые до боли черты слегка, впрочем, располневшего лица, иронический прищур глаз, который когда-то сводил ее с ума. Это был Костя Полищук, ее первый восторг и первое разочарование, ее счастье и беда, первое испытание юного сердца. Роман начался на первом курсе. Костя учился на актерском. Оба подавали надежды, восхищались друг другом и каждый собой. Потом Костя перевелся в Москву. Его приняли в ГИТИС – это было великолепно! Они встречались редко, но писали друг другу часто. Его письма были такими смешными! Он был добр, остроумен и талантлив. Право же, он мог бы выступать на эстраде со своими юморесками – ему бы удалось!

Потом как-то так получилось, что Костя женился. Женился по какой-то инерции вихревого движения суматошной московской жизни.

Вспомнилась их последняя встреча в крошечном номере гостиницы ВДНХ, как они оба плакали, то кидаясь друг другу в объятья, то отскакивая друг от друга, словно пораженные электрическим током. И эти поцелуи жалости – друг к другу и к себе. В тот момент казалось, что горе это пожизненно. Потом острота ушла, ее сменила досада, и Марина вышла замуж за своего сверстника из Политеха. И Костя, как ни странно, мучился от того, что она вышла замуж. У него уже родился ребенок, он был хорошим, старательным отцом, а вот нате вам, мучился по такому поводу. И писал ей отчаянные, сумбурные письма, что совсем уже не лезло ни в какие ворота.

У Марины в ее браке большого счастья тоже как-то не случилось, и брак этот со временем скукожился и сошел на нет.

Нечаянная встреча на Арбате вызвала в первый момент лавину забытых чувств: досаду, радость, разочарование. Они подкатили к горлу, мешали говорить. Потом вдруг все отхлынуло, стало легко и приятно смотреть на немолодого уже Костю, одетого как-то по-серьезному – в дорогой плащ и шляпу. Только длинные – до плеч – волосы напоминали о богемном прошлом.