А дальше будет видно.
Дом встретил тишиной. Я глянула на резные настенные ходики с кукушкой (Римма Марковна где-то по случаю раздобыла и очень их трепетно лелеяла, потому что такие же были в имении Тютчева) — девять тридцать утра, Римма Марковна, скорей всего, повела Светку в Дом пионеров. У нее как раз должен быть кружок по шахматам.
Я выгрузила покупки и принялась собираться на работу. Ночь в плацкарте вымотала меня ужасно. Вместе со мной ехали какие-то ответственные товарищи из Узбекистана, насколько я поняла — работники Кудахшской ГЭС. Они всю ночь монотонно пели торжественные и грустные песни, а я, соответственно, не могла уснуть. Но тем не менее, плацкартная эпопея закончилась, и я дома. Я с хрустом потянулась и с подвыванием зевнула.
Так, не расслабляемся. Сейчас бегом в душ и собираться на работу.
Я еще домывалась в душе, как щелкнул замок — вернулись мои девчонки.
Я вышла из ванной, и меня встретили радостные крики:
— Лида! Ты вернулась!
— Тётя Лида пр-Р-риехала! Ура! А что ты мне пР-Р-Ривезла?
— А это зависит от того, как ты себя вела, — я распахнула объятия и маленький радостный вихрь чуть не снес меня с ног.
— Ну, рассказывайте, — я улыбнулась Римме Марковне и потрепала за волосы Светку. — Что у вас тут нового?
— А я! А я нарисовала Мишку! Олимпийского! — похвасталась Светка, молниеносно развернулась и побежала в комнату искать рисунок.
— Ты представляешь, Лида, в соседнем подъезде живет некая Зинаида Ксенофонтовна, ужасно невыносимая женщина с узким туннельным мышлением, — с горечью в голосе пожаловалась Римма Марковна, качая головой. — Мы вот с Норой Георгиевной уже устали ей доказывать, что поэзию Мариенгофа она трактует слишком буквально.
Я усмехнулась — ну, хоть здесь ничего не меняется…
Задние ворота депо «Монорельс» включали весь спектр самых неожиданных окрасок — от умирающей зебры до взбесившегося долматина: обильно забрызганные известкой после ремонта, сверху они были припудрены маслянисто-черными пятнами копоти от дыма из дизельной. Даже Ван Гог умилился бы от такой импрессии. Обычно здесь было тихо, не считая тех дней, когда привозили новые материалы или запчасти. Сторож — похожий на бобра юркий старичок, прозванный за эту юркость — «Шкворень», не успевал гонять от колонки пацанов, которые прибегали попить воды с соседнего пустыря после футбольных матчей. Поэтому грязища у ворот не подсыхала никогда, так как рычаг они частенько забывали опускать на место, и воды натекало изрядно.
Обычно народ старался здесь ходить поменьше, но сейчас же тут было чересчур людно. Я аж удивилась. Странно.
Движимая любопытством, подошла ближе. Жара дрожала над толпой, от ворот тянуло раскаленным металлом, но никто и не думал расходиться. Мелькнуло знакомое лицо — тетя Люся, одна из женщин, которые делали у меня на квартире ремонт.
— Что случилось? — тихонько спросила я, протолкнувшись к ней поближе и стараясь не вдыхать острые запахи пота.
— Ищут что-то, — озабоченно ответила тетя Люся, не поворачивая головы.
— Кто? — спросила я.
— О! Лида! — наконец повернула голову ко мне тетя Люся. — Здравствуй. А ты разве не в Москве сейчас должна быть?
— Пришлось вернуться, в институт вызвали, — неопределенно ответила я, поздоровавшись. — Так что здесь происходит?
— Ой, тут такое началось! — возбужденно зашептала тетя Люся, утирая испарину замызганным рукавом спецовки, — представляешь, Карягина взяли под арест, кабинет его опечатали, кабинеты его помощников — тоже. Комиссия какая-то приехала. Важные все такие. И злые, как черти. Что-то ищут там, в конторе. И здесь тоже.
— А где Алевтина Никитична? — спросила я.
— Да откуда я знаю? — пожала плечами женщина и тоненькая струйка пота сбежала из-под небрежно завязанной штапельной косынки. — Второй день уже не показывается. Мария, бригадирша наша, из-за нее краску всё никак получить не может, Иваныч орет, а мы что сделаем? Меня вот получать теперь отправила. Бардак и разгильдяйство какое-то.
Не дослушав до конца разбушевавшуюся тетю Люсю, которая уже перешла к теме «а вот при Сталине такого бы не потерпели», я повернулась и пошла на работу через центральный ход.
Собрать предварительную информацию не получилось. Что ж, значит придется работать с тем, что есть.
Кабинет № 21 был, видимо, опечатан изначально, но затем бумажную пломбу сорвали, и она теперь зыбко болталась «на одном волоске», трепеща от сквозняка. Дверь оказалась закрыта неплотно, изнутри доносились голоса. Я замедлила шаг и прислушалась — вроде незнакомые, но в одном было что-то смутно узнаваемое.
— И в дальнем шкафу посмотрите! — приказал крепкий мужской бас.
— Так, может, в ящиках, — голос женский, звонкий, вроде именно его я уже где-то слышала.
— Здесь нету, — другой мужской голос, скрипучий, и потоньше.
— На стеллаже тоже нету, — опять женский, но другой, мямлющий.
— Смотрите теперь в ящиках, — опять тот же бас.
Что-то ищут. Судя по демонстративно сорванной пломбе — имеют законное право. Ну, ладно, все равно нужно во всем этом разбираться — я толкнула дверь и вошла.
В кабинете копошились пятеро. Неожиданно среди них я обнаружила знакомое лицо — Машеньку, мать ее Олеговну, которая сидела за моим столом и рылась в бумагах, высыпанных из ящиков.
