Контора - [2]

Кстати, примерно в ту же пору, три года назад, и слетело впервые с чьего-то ядовито-острого языка это пренебрежительно-официально-жаргонное «контора». Если кто-то и вступится за старое русское слово, то могу лишь добавить, что с той интонацией любое слово превратилось бы в поношение. Но с языка слетело именно это слово, а никакое другое. Слетело и, попорхав немного, намертво прилипло к офису на Ленинградке. С того дня он и именуется конторой.

Старожилы всегда любили и любят поминать прежние времена. Времена до того, как жизнь их начала вдруг меняться и колесо фортуны повернуло вспять. До того, когда большая рыба начала гнить. До того, как контора начала разбухать от наплыва новых людей, лиц, должностей и пустых, но звонких, как все пустое, идей. Один голубоглазый умник с золотыми фиксами и улыбкой человека, откусившего лимон вместо персика, назвал это время «периодом экстенсивного роста компании». Его похвалили за это определение и тотчас премировали отдельным кабинетом с сейфом и пейзажем, закрывающим этот сейф. Позднее за следующее определение ему торжественно вручили настенные часы, подаренные одним из иностранных поставщиков, и секретаршу. Часы были снабжены секундомером, компасом, барометром и еще какой-то шкалой, но вскоре заметили, что все восемь стрелок всегда показывали посетителю на дверь. Жаль, что этот умник тоже был из спешно переученных; окажись рядом хороший врач, он назвал бы этот кадровый рост опухолью. Но врача не нашлось, и опухоль, не разобравшись, назвали «Конторой».

ГЛАВА I

Вот он, долгожданный. Вот он, вожделенный. Вот он, кирпично-красный, пахнущий типографией и поскрипывающий дерматином. Вот он, добытый соленым потом и бессонными ночами. Вот он, ради которого приходилось всю зиму жить на нечто, обозванное острословами «стипендией», а летом «отдыхать» с бензопилой или кайлом в руках, повторяя про себя доказательство теоремы Коши или постулаты Кейнсианской теории, чтобы не вылетели, не дай бог, из обритой ежиком головы. Вот он... в общем, вот он. Борис держал его в руках, словно капитан Грант свою бутылку, прежде чем доверить ее океанским волнам. Нет, Борис держал его как золотоискатель держит первый намытый на новом участке самородок. Держал крепко, но бережно. Держал и слушал глупую, никому теперь не нужную болтовню ректора, которого и не видно из-за массивной трибуны с темным следом от сбитого герба, только голос из динамиков.

Борис Апухтин открывал его в тысячный раз за последние пять секунд и читал свою фамилию.

Нет, он уже поверил в это чудо и понимал, что, сколько ни заглядывай в диплом, фамилия не исчезнет. Борис открывал пахнущую типографией книжечку просто для того, чтобы узнать, когда же при виде каллиграфических завитушек перестанет щекотать в горле и чесаться в глазах.

Борис держал в руках свой диплом, свой гонорар за труды тяжкие, эту памятку о том, как же тяжело было в ученье. Он держал в руках свой пропуск в рай, билет в большой, полный огней и достижимых соблазнов мир, открытый и доступный теперь и для него. Мир желанный и досягаемый, как карусель для малыша, сжимающего в кулачке шершавый на ощупь клочок цветной бумаги, подтверждающий, что и в самом деле все блестящие монетки отданы толстой тете в окошечке кассы за возможность оседлать серого в яблоках коня.

Он держит в руках свой золотой ключик, который откроет заповедные двери, распахнет объятия воротил и политиков, проведет по красным ковровым дорожкам к вершине.

Завтра, с самого утра, он отправится в крупнейшие кадровые агентства. Их список уже лежит, стиснутый тяжелыми мелованными страницами книги по аудиту. Он войдет и небрежно сядет на предложенный стул. Ему дадут анкету, и он излишне громко щелкнет ручкой, а все обернутся, недовольные этим никчемным шумом, и ворчание их стихнет, когда они заметят, что щелкнул он не чем попало, а настоящим «Паркером», подаренным ему отчимом после госэкзамена.

Борис возьмет анкету, развернет к себе и впишет размашистыми буквами свои анкетные данные. Потом поставит в соответствующей графе «высшее», строчкой ниже отметит, что он экономист. Потом перечислит десяток компьютерных программ, с которыми работает. А если в их анкете не окажется третьей строчки для иностранных языков, то «испанский» он впишет чуть ниже мелкими буквами, а потом обведет все три фигурной скобкой и накалякает наискосок поперек их дурацких строк: «свободно». В графе для цифр будет поставлен изящный значок множества, чуть изогнутый вправо и вверх. Борис уже знал, как это будет выглядеть: тренировался, пока ждал оценку за госэкзамен, и нарисовал их, наверное, миллион, отточив движение пера до совершенства.

Вот такие планы на завтра, а сейчас его тащат на сцену, чтобы подставить для лобызания Синусоиде, театрально давящей слезу из-под огромных очков. Дорогие, кстати, очки. Лучше бы она себе туфли купила, а то ходит в каких-то истоптанных кедах. А еще профессор...

У Бориса все было продумано до мелочей. Он загодя взял карту Москвы и нарисовал себе план посещения рекрутских контор, чтобы не терять время на переезды туда-сюда. Казалось, нет смысла делать список таким длинным — ему, конечно, с ходу предложат несколько достойных вакансий, — но вдруг где-то лежит вакансия из вакансий? Не стоит лишать себя возможности выбрать.