Контактная лингвистика - [23]
Интерференция – это сложный ненаблюдаемый психолингвистический механизм, который «срабатывает» в сознании билингва независимо от его воли и желания, проявляющийся в его речи как отклонение от нормы родного или второго языка, так как нормы обоих языков вступают в сложные взаимоотношения, каждая из которых пытается подчинить себе другую.
Исследуя данные речи двуязычных индивидов, психологи отмечают, что формирование любого языка не является изолированным процессом, не зависящим от предшествующего опыта индивида (при изучении нового языка индивид обязательно использует свой прошлый лингвистический опыт родного языка).
Многое еще неизвестно в вопросе о различиях во врожденной способности к изучению иностранного языка и о ее связи с владением родным языком. Не ясно, связана ли склонность к переключению с одного языка на другой и степень возникающей при этом интерференции с врожденной предрасположенностью или это результат тренировок. С точки зрения психологии интерференция тесно связана с проблемой ошибочного восприятия у слушающего и ее отсутствие в конкретном случае само по себе еще не говорит о том, что двуязычный носитель осуществляет переключение между двумя раздельными системами.
В педагогическом аспекте интерференция – это «изучение негативных влияний, пертурбаций и отклонений, которые испытывает одна система под давлением другой в процессе обучения» [Debyser 1970:47].
Следует отметить, что в условиях двуязычия явления педагогической интерференции приобретают несколько иные формы. П. Дюмонт и Б. Морэ приходят к выводу, что при обучении обязательно нужно учитывать не только фонетические, грамматические и лексические особенности родного языка, но и особенности социально-экономической, политической, культурной организации общества, где происходит процесс преподавания, т. е. осуществлять межкультурный подход в обучении иностранному языку [Dumont, Maurer 1995: 210].
Рассмотренная под социолингвистическим углом зрения интерференция представляет собой отклонение по отношению к прагматическим нормам ситуации, в которой языки и формы языков строго отобраны и используются только в определенных общностях. Здесь возникает вопрос о так называемой ситуационной (или контекстуальной) интерференции. Надо отметить, что рассмотренные в предыдущих пунктах положения о сходстве внешне и внутренне мотивированных языковых изменений приводят к заключению о приоритетности социолингвистических моментов над другими факторами при решении вопроса о том, повлиял ли в каждом конкретном случае один язык на другой.
Кроме того, интерференция, рассматриваемая в данном аспекте, непосредственно связана с функциями языка в многоязычном обществе, с социальным статусом языка. Социальное господство одних языков над другими объясняется, как правило, политическими условиями. Одни функции явно оказывают более консервативное воздействие на языковые нормы, чем другие. Например, значительна роль консервативных факторов в языке как инструменте образования. Там, где школа оказывается в состоянии служить передатчиком сильной и яркой литературной традиции, там молодому поколению с успехом прививается бдительность к интерференции. В повседневной речи, стремящейся лишь к понятности, тщательностью произношения пренебрегают; здесь интерференция получает простор и легко входит в привычку. Отлучение языка от функций, придающих ему престижность, например от функции государственного языка, часто снижает его авторитет и уменьшает сопротивление интерференции, способствуя закреплению нововведений, вносимых двуязычными носителями.
На степень интерференции влияет общественное положение не только языков, но и использующих их людей. Например, проживание в городе или в деревне, принадлежность к классу, касте, уровень образования и менталитет также могут вести к различиям в склонности к закреплению интерференции в контактирующих языках. Однако не каждый факт интерференции может быть истолкован как свидетельство принадлежности к определенной социальной группе, к группе с определенным образовательным цензом, так как мы уже указали, что речевое поведение может варьироваться от условий ситуации общения, времени и т. д.
В связи с этим существует множество подходов к определению и классификации видов интерференции. Так, В.Т. Клоков помимо лингвистической выделяет также интерференцию культурную и лингвокультурологическую. По мнению автора, при культурной интерференции «имеет место проникновение в воспринимаемую систему идей и суждений, зафиксированных в передающей культуре и при которой осуществляется перенос некоторых стереотипов поведения, отдельных норм, идеологических представлений, а также языковых средств общения, свойственных родной (передающей) культуре. При интерференции лингвокулыурологического характера происходит перенос той части лингвистических и паралингвистических элементов родного языка, которые определенным образом связаны с внеязыковыми элементами культуры. Это касается знаков, значений, оценок и прочих элементов, так или иначе представляющих лингвистическую и общую концептуально-оценочную картину мира. Сюда же относятся навыки речевого поведения. По характеру переносимых элементов выделяются концептуальная, ассоциативная, оценочная, эмотивная и поведенческая разновидности лингвокультурологической интерференции» [Клоков 2000: 47].
Виктор Топоров (1946–2013) был одним из самых выдающихся критиков и переводчиков своего времени. В настоящем издании собраны его статьи, посвященные литературе Западной Европы и США. Готфрид Бенн, Уистен Хью Оден, Роберт Фрост, Генри Миллер, Грэм Грин, Макс Фриш, Сильвия Платт, Том Вулф и многие, многие другие – эту книгу можно рассматривать как историю западной литературы XX века. Историю, в которой глубина взгляда и широта эрудиции органично сочетаются с неподражаемым остроумием автора.
Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.
Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.
Литературная деятельность Владимира Набокова продолжалась свыше полувека на трех языках и двух континентах. В книге исследователя и переводчика Набокова Андрея Бабикова на основе обширного архивного материала рассматриваются все основные составляющие многообразного литературного багажа писателя в их неразрывной связи: поэзия, театр и кинематограф, русская и английская проза, мемуары, автоперевод, лекции, критические статьи и рецензии, эпистолярий. Значительное внимание в «Прочтении Набокова» уделено таким малоизученным сторонам набоковской творческой биографии как его эмигрантское и американское окружение, участие в литературных объединениях, подготовка рукописей к печати и вопросы текстологии, поздние стилистические новшества, начальные редакции и последующие трансформации замыслов «Камеры обскура», «Дара» и «Лолиты».
Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.