Консул - [24]
Ярков поднялся на крыльцо консульства, сложил зонтик, отряхнул его и приготовился вставить в бамбуковый складной чехол, как увидел, что к подъезду подъехала машина — такси, дверцы распахнулись, и из нее вышел, вернее, выскочил… Матюшин. Тут же завизжали тормоза, и, разбрызгивая веерами воду, остановилось другое такси, впритык с первым. С криком: "Стой, гадина, предатель!" — из второго такси таким же манером выпрыгнул человек и кинулся за Матюшиным.
Ярков успел схватить Матюшина за руку и подтянуть его на крыльцо. Теперь они стояли на неприкосновенной советской территории. Ярков, не поворачиваясь, уперся локтями и ногой в дверь, открыл ее и подтолкнул Матюшина внутрь здания, а сам вгляделся в злоумышленника, моментально в памяти сфотографировал его, запомнил номера обоих такси. Преследователь остановился с искаженным злобой лицом, бормоча ругательства, засунул сверкнувший черным глазом дула револьвер в карман.
Ярков вошел в здание. Щелкнул замок.
Матюшин, вжавшись в стену, стоял бледный, всклокоченный.
— Ну пойдемте, Степан Федорович, — как можно спокойнее, будто ничего и не произошло, сказал консул. — Слава богу, что вы живы, а то мы тут переволновались.
Дежурный охраны Ян Карлович, открывая дверь из вестибюля в приемную, с сияющим видом воскликнул:
— Разыскали-таки, Константин Сергеевич!
— Сам нашелся, — ответил Ярков.
Петя, увидев Матюшина в сопровождении консула, тоже не мог сдержать радостного восклицания. Вся советская колония жила эти два дня в большом напряжении: ведь пропал советский человек.
Ярков попросил Петю распорядиться, чтобы принесли крепкого чая, провел Матюшина к себе в кабинет, предложил закурить. Не торопил с расспросами, чтобы дать человеку прийти в себя.
— Ну и погодка, — сказал консул, подойдя к окну, — третий день не унимается дождь.
Матюшин заломил папиросу на манер самокрутки и жадно курил. Руки у него дрожали. Ярков, несмотря на пережитое волнение, едва сдерживал улыбку, глядя на одетого под английского джентльмена карельского колхозника. На Матюшине был модный, серый в черную мушку костюм, изрядно вымокший. Туго накрахмаленный воротничок обмяк и стеснял шею, манжеты скреплены запонками с розовыми, похожими на монпансье, гранеными стеклышками, серый галстук в розовую полоску завязан по всем правилам и пристегнут к рубашке заколкой с таким же стеклышком. Ноги обуты в добротные, с выпуклыми носками туфли на толстой каучуковой подошве, из кармана пиджака высовывались желтые, сплюснутые, еще не надеванные перчатки из свиной ноздреватой кожи. А лицо у Матюшина было землистое, измученное, под глазами набрякли мешки, волосы слипшиеся, не расчесанные.
Но что рассмешило консула, так это фирменные ярлычки, болтавшиеся на нитках с пломбами. Даже на соломенной, прозрачной светло-серой шляпе, которую мял в руках Матюшин, болтался такой же овальный из блестящего картона ярлычок и на лацкане пиджака и на обшлаге штанины.
Нюра принесла на подносе темно-золотистый чай в стаканах и две вазочки с сахаром и печеньем.
Ярков пододвинул стакан Матюшину.
— Вы, товарищ консул, вправе считать меня предателем, — выдавил из себя Матюшин. — Может, я и есть подлый, трусливый человек.
— Подождите, подождите, — прервал его Ярков, — мы такого вывода не сделали. Расскажите-ка все по порядку, что с вами приключилось.
— А меня отсюда не заберут? Те, — мотнул головой Матюшин в сторону улицы.
— Нет-нет, здесь вы в безопасности, в советском доме.
Степан Федорович отхлебнул чаю. Помолчал. Потом закурил новую папиросу.
— На первом допросе я говорил правду, все как было, — начал он. — Из суда меня повели двое полицейских через двор в комнату свидетелей. Один полицейский держал надо мной зонтик, чтобы я не промок. Другой шел рядом. Тот, что с зонтиком, сказал: "Живой он отсюда не выберется". — "О ком вы говорите?" — спросил я. "О тебе", — сказал другой.
— Они говорили по-русски? — спросил Ярков.
— Нет, по-фински. Я понимаю, хотя сам говорю по-фински уже с трудом.
Ярков усмехнулся.
— Вели под зонтиком, боялись, что промокнете, простудитесь, а угрожали смертью. Под зонтиком на казнь! — хрустнул в злости пальцами консул.
— Полицейские привели меня в комнату свидетелей, поговорили о чем-то с нагловатым, косоглазым типом.
— Тем самым, который гнался за вами на машине? — Ярков воспроизвел в памяти портрет человека из второго такси.
— Тот самый. Это бандит и белогвардеец Клепиков. Когда полицейские ушли, меня окружила свора злобных людей. Их человек десять. Я — один. Они стали угрожать мне на русском и финском языках. Загнали меня в угол. Я сидел как запуганная птица. Отмалчивался. Потом они вывели меня под руки и силой затолкали в машину. Повезли на квартиру к Клепикову. Всю ночь пили, измывались надо мной, придумывали для меня казнь. "Ты еще не совсем красный, — сказал Клепиков, — но вот когда мы сдернем с тебя шкуру, тогда ты будешь настоящим красным". Они совали мне в нос дула револьверов, намыливали веревку, делали петлю и примеряли мне на шею, точили ножи. Мне было жутко.
Ярков делал на листе бумаги заметки. Порой Матюшин замолкал, справляясь со спазмом в горле.
