Конспираторы - [7]

— Превосходное наблюдение. Для большинства людей жить — значит обременять себя вещами. А я привык жить иначе, ни к чему не привязываясь и ничем не владея. Мебель я покупаю и продаю, когда съезжаю. Книги просто раздариваю. Вещи? У меня их почти нет.

— Наверно, так и надо жить.

На сей раз они согласны, и он спешит этим воспользоваться, потчуя ее красивым рассказом, вымышленным от и до:

— Мне было всего четыре года, когда меня усыновили. Мои приемные родители всегда думали, что я не сохранил никаких воспоминаний о прежней жизни, до усыновления. На самом деле я кое-что помню: маленькую подушечку, которая всегда была со мной. До сих пор явственно вижу, как мама взяла меня на руки и вырвала ее из моих ручонок. Я не смел заплакать. Даже дышать не смел. Она выбросила ее в мусорный ящик у выхода из приюта. Мы с ней сели в машину, а потом — в самолет.

Отлично: кажется, она поверила услышанному. Впервые в ее глазах блеснуло что-то похожее на нежность.

— С тех пор вы и разуверились. Вы правы, привязываться нельзя ни к чему.

— Это слишком поспешный вывод. Я не привязываюсь к вещам, не имею ничего своего, но мое сердце полно воспоминаний. У меня есть чудный невидимый альбом, в нем я храню лица, голоса, города. Он всегда со мной, и время от времени я с удовольствием его открываю.

— Интересно… Мне нравится ваша манера говорить. Вы смотрите на жизнь с высоты, как настоящий альпинист. С одной моей подругой было примерно то же, что и с вами. Она долго и тщетно искала своих биологических родителей. А вы не пытались?

Помолчав, она добавляет:

— Если вам неприятно, мы можем поговорить о чем-нибудь другом.

— Нет-нет, что вы! — заверяет он: настало время импровизации. — Я просто счастлив в кои-то веки поговорить о себе. Приемные родители уничтожили мое приютское досье. Они уверяли, что нашли меня в Сене, я, мол, плыл по течению в деревянной лохани. В детстве я пообещал себе, что все выясню, когда у меня будут возможности. Но я вырос, и желание как-то пропало, мне это не нужно теперь. Я прекрасно себя чувствую с этой тайной, ношу ее в себе, и она мне не мешает жить. Я не знаю, какие лица, какие тела, какие, в конце концов, жизни породили меня, и не хочу знать, зачем мне лишняя боль? Представьте, я узнаю, допустим, что мой отец был жуликом, бандитом или спесивым аристократом, а моя мать шлюхой, горничной или мещанкой, скрывшей свой грех? Для нормального человека родители — что-то вроде зеркала. Если родители истеричны, злы, сексуально озабочены, то детей всю жизнь преследует страх быть похожими на тех, кто произвел их на свет. Иной раз, борясь с собой, они только быстрее к этому приходят. Я же свободен телом и кровью. Я сам себя создал. Я смотрю на себя не через призму родителей. В этом, пожалуй, мне повезло.

Джонатан сам взволнован собственным красноречием. Низко павший отец, болезнь матери — есть повод для навязчивых идей, но, может быть, когда-нибудь он сумеет стать похожим на свою сегодняшнюю роль: здоровым и мужественным человеком, которому не за что себя презирать.

— Моя подруга, о которой я говорила, выросла в приюте, — говорит Аямэй. — Ей трудно найти свое место в обществе. Вам не кажется, что у этой свободы есть оборотная сторона? Подруга не умеет ни давать, ни брать. Она моя ровесница, а у нее не было в жизни любви.

Не о себе ли она говорит? Джонатан знает, что родители Аямэй умерли и что она не замужем. Он пытается прощупать почву:

— О, любовь, это обширная тема, целой жизни не хватит! Ваша подруга живет в Париже? Знаете, таким людям, как мы, полезно встречаться и рассказывать друг другу о себе. Взаимная поддержка дорогого стоит.

— К сожалению, она в Китае.

— А вы? Вы, наверно, пережили любовь, и не раз. В вашей жизни кто-то есть?

— У меня никого нет. А у вас?

— Я один, как и вы! Чуть было не женился четыре года назад, но она меня бросила, оставив неплохие кадры в альбоме моей памяти. С тех пор я дрейфую в поисках нового берега… Еще чаю? Ну вот, теперь, когда вы знаете обо мне все, могу я задавать вам вопросы?

— …Задавайте.

— Откуда вы?

— Из Пекина, я ведь уже говорила. Вы забыли?

— Конечно же я помню. А чем занимаются ваши родители?

— Они преподавали в университете.

— Теперь, я полагаю, на заслуженном отдыхе?

— …Да, в каком-то смысле.

— У вас есть братья, сестры?

— Я единственная дочь.

— Когда вы были в Китае в последний раз?

Она опять уходит от ответа. Возвращает ему вопрос:

— А когда вы были в Китае в первый раз?

— Летом девяносто второго. Первым городом, который я увидел в Китае, был Пекин, — устало отвечает Джонатан.

Она не желает говорить о себе? Ладно, они поговорят о нем, если ей этого хочется. Так или иначе, цель у него одна: соблазнить ее.

— …Было очень жарко и тьма народу на улицах. Одни играли в шахматы под фонарями, другие лежали на бамбуковых циновках и что-то друг другу рассказывали, обмахиваясь пальмовыми веерами. Играли дети, проносились мимо велосипеды, торговцы с тележками окликали меня, предлагая арбузы, персики, сливы, поющих цикад в крошечных плетеных клеточках…

Когда Джонатан фантазирует, ему всегда жаль, что он не стал писателем. Впрочем, техника та же: вышивать узоры вымысла по канве правды.