И ужас принятия кандидатуры кардинала из Турина на пост понтифика, выбранного почти всеми коллегами в отсутствии его самого, не обогатил вкус бездействия, засвидетельствовавшего теперь подлинность смирения. Только теперь в умах кардиналов разъяснился весь смысл его поведения, теперь только стали им понятными и своевременно пришедшее к нему помрачение, и непонятность его слов, соответствующих больше юродивым во Христе…
Таким образом, когда кардинал-камерленг поднялся, чтобы произнести громким голосом вознесение к папскому престолу кардинала Этторе Мальвецци, присутствующие единодушно приветствовали его одобряющими возгласами, без дрожи и волнения, без петляний и разногласий. Именно такой неожиданный для него прием, от одного только осознания силы самого события, оказали ему кардиналы.
Через некоторое время все поднялись на ноги, подтверждая общее согласие. Кардинал-декан Антонио Лепорати первым начал петь Tu es Petrus, за ним подтянули остальные кардиналы.
Пока опускали, согласно обряду, балдахины над креслами в этом исключительном зале, пустом без кардинала из Турина, взволнованный камерленг, в сопровождении кардиналов-»счетчиков» и капеллана при распятии оставил Сикстинскую капеллу и пошел в сторону жилища Этторе Мальвецци, чтобы объявить ему о состоявшемся выборе.
Веронелли, переступив порог кабинета Мальвецци, увидел его, выбранного сегодня, сидящим в кресле и упорно смотрящим в то окно с матовым и темножелтым оттенком стеклом, в окно напротив, с уже выключенным там светом. Если не было бы слышно все убыстрявшегося дыхания из опускающейся и поднимающейся груди, никто бы не заметил, что Мальвецци понял – кто к нему вошел и с чем. Контарини от новости, которую должен был сообщить Владимиро Веронелли, задрожал.
Ваше Высокопреосвященство, Ваше Преподобие, кардинал Этторе Мальвецци, во имя Христа объявляю тебе: кардиналы Святой Коллегии, вдохновленные Святым Духом, максимальным числом голосов выбрали тебя в понтифики вселенской Церкви и епископом Рима…
Молчание длилось бесконечно. Потом послышалось нервный кашель камерленга, обязанного выполнять свой долг и порядок процедуры. Осевшим старческим голосом он прошептал следующий, последний вопрос:
– Принимаешь… принимаешь… значит?
Кардинал Этторе Мальвецци поднялся с кресла.
– Кажется, что он стал выше ростом… – прошептал сам себе кардинал-декан.
Повернулся с бесконечной медленностью в сторону камерленга и застыл, глядя на него своими выпуклыми зелеными глазами, крепко сжимая руками нагрудный крест, чтобы скрыть дрожь. Язык несколько раз прошелся по его сухим губам, увлажняя их, будто он был в затруднении – откуда взять голос, чтобы ответить.
– «Fiat…», да будет… – наконец ответил он и бессильно бросил руки вдоль тела, склонив голову. Его голос едва был услышан.
– Как будем называть тебя теперь? – почти закричал Веронелли, энергично выпрямившись, скрывая при этом вздох облегчения от полученного согласия, в котором на долю секунды сомневался.
– Лино Стефано.
Все присутствующие, включая камерленга и пришедшего с ним капеллана, шумя одеяниями, преклонили колени. Этторе Мальвецци повернулся, бросил мимолетный взгляд налево, в сторону окна с матовым с темножелтым оттенком стеклом, с погашенным там светом, а прежде, до сегодняшнего дня, часто зажженным.
– Будешь теперь… Лино Стефано Первый – в ответ сказал Веронелли, вспомнив всех пап за всю историю Церкви, что носили имена Лино и Стефано, – никто из них не имел двойного имени. И на мгновение камерленг опять увидел ангелов, явившихся к нему во сне. После того, как Мальвецци нанизали на правый безымянный палец кольцо рыбака, камерленг встал на колени и поцеловал руку нового папы римского.
Веронелли отдал распоряжение открыть лоджию собора Святого Петра для предстоящего Habemus Papam, пока камин Сикстинской капеллы в день Рождества показывал всему миру белый дым. Кардинал-камерленг двинулся во главе кортежа при новом понтифике в сторону Сикстинской капеллы, где все кардиналы ждали акта послушания, стоя перед его троном с белым балдахином.
