Конклав - [72]

– Приходи. Что с тобой?

– Ничего, почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты как-то изменилась. Я что-нибудь сказал не то, что-то тебя задело? Не понимаю.

Катерина предпочла не реагировать. Нет больше и тени конклава; дядя кардинал выиграл дважды: по телевизору и у своей сестры. Распрощалась с Франческо, обещая позвонить на следующий день, как только проснется. Уходя, в дверях палаты повернулась и посмотрела на его профиль. Надо бы волосы подстричь, а то они начинают терять пушистость, совсем свалялись от постоянного лежания на подушке. Ей бы хотелось его видеть таким, каким увидела впервые в доме Чинции в день ее рождения. Волосы каскадом спускались на плечи, и такие они были мягкие, что хотелось запустить в них руку и разворошить. Они оба любили играть волосами друг друга, как однажды сказал Франческо: мы любим волосами…

Едва Франческо успел погасить свет, как снова зазвонил телефон. Это опять была мама.

– Извини, сокровище мое, представляю, ты, наверное, уже собрался спать, но я почему-то очень волнуюсь. По телевизору передали ужасные новости о несчастиях в Риме; много лет такого не было, говорят, настоящее бедствие. И Ватикан как раз особенно пострадал… Упали статуи, рухнули стены и, как почти во всем Риме, у них пропало электричество.

– Думаешь, дядя Этторе будет сидеть в темноте?

– Да, Франческо, беспокоюсь я за него, пробовала позвонить, но не соединилось – связь прервана.

– Это нормально, в такую-то погоду, позвони позднее.

– Хорошо. И прости меня, сокровище мое. А ты… Что все-таки приснилось тебе сегодня ночью?

– С самого начала он был усталым, говорил с трудом, сам не понимал – что с ним делается, потом пришел в себя. Подумай, я старался ему помочь… Ах, эти сны…

– Я тебе перезвонила еще и потому, что некоторое время тому назад пришла Катерина и сказала, чтобы я не затрагивала эту тему.

– Почему?

– Какие-то вещи должны оставаться только в семье. Спокойной ночи, Франческо.

– Спокойной ночи, мама.

Мать и Катерина пока не очень нравятся друг другу. И это – единственная вещь, которая его мучает, кроме, конечно, опоздания с экзаменами. Он изо всех сил хотел, чтобы эти две женщины полюбили друг друга.

Его дядя – в темноте, как и он сам в этот момент. Как он в клинике, дядя заперт в конклаве. Его мать обеспокоена, может быть слишком, однако лучше самому посмотреть телевизор, обычно ночами передают городские новости. Включил телевизор и сейчас же увидел то, что так взволновало его мать. Она была права – это не просто непогода. Ему мучительно было смотреть на лица людей, у которых брали интервью после крушения их домов или после обвалов, произошедших в некоторых районах города. Показывали такое, что вызывало неописуемый страх. Конечно, по телевидению не позволяли показывать все страхи и ужасы. Но в собственном мозгу можно собрать их вживе и, к сожалению, до спазма вообразить.

Погасил свет с легким чувством вины, как будто вторгся в боль этих бедняг, когда дурак-тележурналист спрашивал даже у лежащих в больничных постелях, с лицами и руками, обвязанными бинтами:

– Что ты чувствовал, когда услышал, как падает твой дом?

Телевидение – мерзость. Во сне гораздо больше жалости к людям.

26

Совершенно неизвестно – кто из Святой Коллегии постарался с этим прямым транслированием из Сикстинской капеллы декабрьским вечером – в то время, когда Вечный Город стонал от урагана. В зале прессы Ватикана, где камерленг отвечал на вопросы журналистов, звучали взаимные обвинения, перекладывали ответственность друг на друга. Кто-то из журналистов сказал, что был телефонный звонок, сообщающий о предстоящем объявлении имени нового понтифика, возможно, от капеллана одного из трех кардиналов, за которых отдано больше всего голосов. Кое-кто утверждал, что это был один из кардиналов, поторопивший директора телепрограммы первого государственного канала RAI для быстрого контакта с другими частными телепрограммами. Кто-то все еще настаивал на прямом звонке в дирекцию государственного телевидения, подтвердив окончательность выбора; и опять – вроде бы, новость поступила от одного из главных героев этого дня.

Нет, найти, кто же вышел на прямой контакт с прессой, было невозможно. Ни бестактный и никому не известный капеллан, ни сама дирекция телевидения, – никто не знал автора разглашения этой секретной информации. Камерленг строго выговорил и графу Назалли Рокка, и князьям Колонна и Орсини – на них лежала ответственность за зал прессы; угрожал им освобождением их от должностей. Только священность изолированности давала душам кардиналов возможность автономного выбора, а из-за их нерадивости нанесен удар авторитету этих несчастных. Вред нанесен бедным кардиналам перед всем миром, перед тем миром, который уже продемонстрировал свое безразличие к выборам. И вообще, несчастья, происходящие за закрытыми дверями, никого не должны касаться, и мир ничего не должен знать, кроме как об окончательном решении конклава, на которое он, камерленг, надеется.

Камерленг призвал к ответственности и тех прелатов, которые должны были отвечать за внешние сношения Ватикана с миром в дни заседаний конклава. Ежедневные известия о жизни конклава, в котором нет пока изменений, ни к чему не приводят, а показ черного дыма в эти дни, да еще и в сопровождении непочтительных слов ведущего, только дополняет отрицательные эмоции к итак гнетущей обстановке в Риме, связанной с беспорядком, сотворенным ураганом неслыханной силы.