Кони святого Марка - [24]

Вопрос их остался без ответа, но они видели, что у госпожи Руджины очень красивые длинные волосы, которые она иногда заправляла за пояс юбки, а иногда укладывала одним взмахом головы, собирая их вместе быстрым и легким движением. Она прикусывала при этом губу, и когда перебрасывала волосы с одного плеча на другое, казалось, будто та половина остается обнаженной. Это движение позволяло увидеть и оценить все ее тело — от опиравшихся на пальцы, отяжелевших от красоты ног до туловища, в напряжении которого выделялись мышцы, лопатки и груди, покачивающиеся в легкой полотняной одежде, каждая в свою сторону, В такие моменты мужчины не могли отвести от нее глаз, а женщины за этот искусственный (как они считали) поворот головы госпожу Руджину ненавидели. Иногда она надевала платье с глубоким вырезом, который заполняла своими волосами, что вызывало всеобщее удивление и привлекало внимание, так что всему нашему седьмому классу снилась мама Гргура… Сейчас она совсем другая. Муж ее умер, оставив сына, красота исчезла, тяжелые седые волосы выдавали ее возраст, пришлось их коротко постричь, и разве что необычное движение головой, словно у отбрасывающей гриву кобылки, сохранилось, бессмысленное и бесполезное, хотя она по привычке считала, что это движение привлекает к ней взгляды.

…Ее сын продолжал учиться с нами, он был темен лицом и светел под темной кожей. Мы его не любили — в его лице было что-то от матери, и нам, знавшим прежнюю госпожу Руджину, не нравилось угадывать ее черты в мужском лице. Мы не хотели волноваться, глядя на него, как волновались когда-то при виде его матери. Потом Гргур внезапно возмужал, у него появились усики, лопатки на спине раздались, и он стал носить шинель по моде (сейчас возвращающейся) послевоенного времени. Раньше других эти перемены заметили девочки из нашего класса.

— Как будто меня скорый поезд сбил, — услышали мы, как одна из них говорила своей соседке по парте, и поняли, что речь идет о Гргуре. Так сын госпожи Руджины покинул мужское общество и обосновался в женском…

В это время в восьмом классе Четвертой белградской гимназии, располагавшейся неподалеку от автошколы, с нами учился некто Косача, по прозвищу Журавль, и нельзя было сказать, что он и Гргур как-то соприкасались. С Косачей рано произошла та странная вещь, которая вскоре меняет ход всей жизни, воспринимается, как будущее, обретенное уже в настоящем и кажется причиной тех или иных событий, хотя на самом деле это не так. Как-то он подрался в классе и без особых усилий оторвал более крупному, чем он сам, противнику ухо, подобно тому, как с дерева срывают плод. Потом Косача бросил школу, и некоторое время его не было видно. Говорят, следователь, который его задержал, хотел увидеть нож, приложенный в качестве вещественного доказательства на судебном процессе по поводу убийства на Душановаце. Отпущенный из-за недостатка улик Косача и дальше крутился возле кинотеатра на Душановаце, в центре города не появлялся и однажды признался друзьям, что не был на Теразии уже лет восемь. Время от времени Косача ходил на танцы в «Дрндару», рядом с церковью на Вождоваце, заходил в бары и выпивал по одной рюмке сливовой ракии в каждом, начиная от «Лавадина» до «Ковача», и говорил, что всегда носит с собой два ножа.

Говорят, что впервые он воспользовался одним из них в кабацкой драке у «Липовой тени», где когда-то была длинная, опоясывающая здание бара терраса. Когда он выходил, один из его «должников» бросил ему с террасы на голову стул. Косача увернулся, поймал стул и тут же швырнул его назад, на террасу, оставив полную скатерть осколков на столе нападавшего. Тот поспешил за ним на улицу, но очень скоро его принесли в бар, всего в крови и с ножом в животе. Косача не убежал, напротив, помог его внести, дождался прихода полицейского инспектора и по требованию того спокойно показал свой нож, лезвие которого не было открыто и тем более не побывало в деле. Косача объяснил, что противник напал на него с ножом, что они боролись, упали и тот наткнулся на собственное оружие. Косачу отпустили, но с тех пор, говорят, он всегда носил с собой два ножа, один из которых пускал в ход все легче, быстрее и искуснее, а второй показывал только в случае необходимости. Говорят еще, что он сильно заматерел и только неспокойное послевоенное время спасло его, да и то ненадолго, от серьезных преследований. А потом его посадили на длительный срок.

В это время сына госпожи Руджины, Гргура, на одной студенческой пьянке впервые упомянули в связи с Косачей. Кто-то из наших школьных приятелей заметил, когда зашел разговор о Косаче, что заматерел не только он. «По-своему заматерел еще один из наших — Гргур Тезалович. Он заматерел в своих отношениях с женщинами!»

Сказано было довольно точно. «Гргур, — говорили, — утюжил волосы и особо заботился о языке, на котором общался с женщинами». Это вовсе не значило, что он тщательно подбирал слова, ибо разговоры здесь вообще не самое главное. В обхождении, в движениях, в том, как он отбрасывал и укладывал волосы, как курил, как застегивал пуговицы на шинели, как брал в руки чайную ложечку, во всем этом он непрестанно и намеренно контролировал свое поведение и подчинял все одной-единственной цели. Он прекрасно знал, что этот тайный язык, имевший большой успех сначала в гимназии, а потом и за ее стенами (Гргур быстро оказался в средоточии авантюр и вечеринок и завязал приятельские отношения со студентками и взрослыми женщинами), не остается неизменным. Его, как и моду, каждые два-три года нужно учить заново. И Гргур снова и снова, со страстью и успехом учил его. «В сущности, — говорил он, — мода и ее язык сводятся к одному: в какой мере в определенный момент женщины проявляют себя как „легкий фрукт или тяжелый фрукт“». Временами мода заставляла их, несмотря на истинное положение вещей, выглядеть так, словно можно просто пойти и подобрать их на улице, такими они казались легкими и доступными, хотя никто не требовал, чтобы так было на самом деле. Но вскоре все менялось, и почитательницы моды выглядели куда недоступнее и холоднее, чем были в действительности. Все подчинялось этому закону, между двумя крайностями обращались целые поколения женщин, а вслед за ними и мы, их поклонники, повинуясь общему закону, как повинуются ему украшения, одеяла, краска на лице и цвет используемых предметов… Короче говоря, вышло так, что одна женщина переспала с Гргуром дважды, поспорив, что он не вспомнит, что уже спал с ней, и выиграла спор.