Конец "Зимней грозы" - [78]

«Как в капкане! Машину не вывести… Еще снаряд и…» — Кочергин сполз вниз, вытолкал Шелунцова через его дверцу и сам вывалился на разбитый пол. Тотчас броневичок полыхнул ввысь гудящим рыжим пламенем. Пригнувшись, оба бросились прочь…

* * *

На восьмой день ожесточенных, яростных боев на рассвете танковый немецкий таран как будто пробил юго-западную оборону Сталинградского фронта. Дело решили обрушившиеся на оборонительные рубежи Верхне-Кумского свежие 17-я танковая дивизия, моторизованная 16-я и дивизия СС «Викинг», поддержанные мощными ударами 4-го воздушного флота. Части корпуса Кирхнера, прорвавшись к Мышкове, с ходу захватили мосты и создали плацдармы на правом, северном берегу реки. Генерал-фельдмаршал Манштейн получил наконец это долгожданное сообщение с главного участка Сталинградского сражения. Но только вечером того памятного дня — 19 декабря, в 18.00 — он подписал давно заготовленный приказ по группе армий «Дон» о переходе операции «Зимняя гроза» в операцию «Удар грома»[13]… Потом о нем напишут, что то был сценарий его последнего грандиозного спектакля в Сталинградской битве, уже бесповоротно проигранной… Но это будет потом…

А пока, как только стало известно, что сброшены наконец русские солдаты с рубежей, обозначенных на оперативной карте тощим пунктиром по высоткам со странным названием Ергени, в междуречье Аксая-Есауловского и Мышковы, близко и давно знавшие Манштейна генералы и офицеры из его окружения, которое он не любил обновлять, облегченно вздохнули. Неизменно предупредительно-вежливый и невозмутимый внешне, почти флегматичный, генерал-фельдмаршал в последние недели стал нетерпимым даже к мелочным просчетам подчиненных. Объясняли это его разногласием с фюрером. Теперь все обменивались улыбками. По-видимому, Паулюсу с его 6-й армией все-таки придется отойти с берега Волги за Дон. Временно, конечно, хотя именно против этого категорически возражал фюрер. Но 6-я армия спасена! И это решает все, это главное!

* * *

На рассвете 19 декабря — этого самого длинного для защитников Верхне-Кумского дня командир отдельного саперного батальона корпуса, капитан, которого Козелков ласково назвал «наш грузин», и лейтенант Кочергин залегли у высоты 99,8. На север, к Шаблинскому на Мышкову, уходила широкая балка. Их задачей было предупредить о приближении вражеских колонн, охватывающих поселок. Место выбрали в верховье балки, поблизости от разбомбленного наблюдательного пункта штаба корпуса. Оказалось, что оба командира — архитекторы, к тому же тезки… Это их неожиданно развеселило и как-то сразу сблизило. Они вдруг предались мирным воспоминаниям. Но вскоре разросся и стал громоподобным тяжкий рокот, как во время внезапно нагрянувшей грозы. Подвижный грузин быстро взобрался на обломки бревен наката, приложил бинокль к глазам, махнул рукой и громко закричал:

— Эй, танкист! Давай сюда! Есть для тебя работенка!

Кочергин поднялся следом. С юго-запада стлался сизый туман выхлопов бесчисленных танков, штурмовых орудий, бронетранспортеров… Дальше, у горизонта, стеной вставали дымные смерчи Верхне-Кумского…

— Да сколько же их прет на нас, черт возьми? Вот прорва!.. — мелькнуло у него. — Как на параде, ублюдки, едут! И что это у них там за танки, Гоги? К балке уже приближаются, видишь? Ну и здоровы! На тэ-че-тыре непохожи… Может, замаскировали их? Для устрашения?

Ряды боевых машин, лишенные в поле бинокля пространственной глубины, надвинулись вплотную, перемещаясь вертикально, как гряды штормовых волн на плоскости гигантского киноэкрана. Они заслоняли и снова открывали друг друга. Кочергин ловил в массе машин невиданные дотоле танки. Те, показав круглые крышки люков квадратных башен, уже спускались в балку, неотвратимо приближаясь.

— Нет, кацо… — прижав до боли бинокль к глазницам, с расстановкой заговорил капитан. — Это что-то новое… Корпус другой! А пушка-то, пушка! Ступенчатая, вроде трубы подзорной, только другим концом вперед, и здорова! Дульный тормоз как бочка!

Невиданные танки там и здесь громоздились среди немецких машин как буйволы в пыльном овечьем стаде. Казалось, что артиллеристы теперь сосредоточили огонь только на них. Снаряды с кузнечным звоном и булькающим воем уходили зигзагами молний в стороны и ввысь. Броня танков была несокрушима. Это внушало ужас. То были первые «тигры». Не понимая, что с ним происходит, Кочергин начал давиться смехом. Испуганный капитан тряс его за плечи, растерянно заглядывал в глаза, что-то кричал… А он все хохотал, размазывая катившиеся из глаз слезы.

— Работенка, Гоги? Ты сообразил, какая это будет работенка? Ха… Ха-ха-ха! Ну, Гоги? Ну?! Это же все надо перемолоть! Все!! Вот действительно ра-бо-тен-ка! Ха… Ха! Гоги! Ха-ха-ха!

Подпрыгнув, капитан неожиданно дал ему тумака. Отлетев в снег, лейтенант затряс головой и опомнился. Скатившись вниз, он упал на колени и завертел ручку полевого телефона. Ответил Бережнов.

— Что?.. Новые танки?.. А ты, случайно, не того? Ладно! Пусть к реке выйдут! А сам давай, как сможешь, в Кумскую балку! К автобусу — он разбит. Документы спасай. Я с Орликом. У него только «восьмая» на ходу. На буксир автобус возьмем. Слышишь? Капитана сюда!.. — Но Кочергин уже снова был наверху.