Конец "Зимней грозы" - [13]

Скрипнула дверь, и вошла та самая бабка. Поспешно схватив еще нераспечатанную акварель «Пеликан», найденную внучкой, по-видимому, в каком-нибудь брошенном немецком чемодане, Кочергин, поначалу намеревавшийся было немного задержаться, теперь заторопился в автобус. Там оставался только Мотаев.

«Плохо мне сталось, кабы не он!» — украдкой метнул в его сторону благодарный взгляд лейтенант, разогнув спину после двухчасового заполнения и переписывания отчетности по более чем десяти формам, которые он и видел-то впервые. Правая рука с непривычки онемела, химический карандаш от излишнего старания то и дело ломался, и от спешки при затачивании — тоже. Однако самым тяжким делом оказалось вписывание фамилий, инициалов и воинских званий в похоронные, хотя поначалу он счел его самым простым и отложил напоследок. Заполняя очередную сероватую бумажку со стандартной формулой извещения о трагической гибели молодого, полного сил человека, он невольно думал о такой же вот возможной своей судьбе, исчезающей в непомерно разбухшем ворохе канцелярских извещений. Хотелось добавить два-три неизбитых теплых слова, но вписать их было некуда… Да на очереди еще была карта. И вот с помощью «Пеликана» он принялся ее раскрашивать. Но тяжелое чувство не проходило, и работа не ладилась.

— Не серчай, Юра, — разряжая молчание, мягко положил Мотаев руку на его плечо. — Ну рассекретил твою гражданскую профессию Ибрагимову, тот Бережнову…

— Везет мне ра-аскрашивать. Только и делаю, что раскрашиваю…

— Давай-давай! Чеши, пока время есть. А я посмотрю на твое искусство, — взял он сигарету. — Другой раз, может, не приведется. — Уселся поудобнее, закинул ногу на ногу, закурил.

— Как ты все-таки из Карповки выбрался и в «виллисе» оказался? — поинтересовался Кочергин.

— Как! Кабы Зенкевич не объявился, быть и мне, где теперь Князев… Обложили нас автоматчики! Что ему досталось — мое было! Может, меня прикрывал? Гложет эта мысль!

Кочергин все более увлекался работой. Веселел.

— Как ты карту ни расписывай, то, что было, — цветочки, — заметил капитан. — Комполка с замполитом из штаба корпуса не иначе приказ привезут. Увидишь, на Дон нас бросят! На внешнее кольцо. Там ягодки и будут! Посмотришь, как все раскрутится…

— На Дон? — бездумно переспросил Кочергин. — Узрим героинь Шолохова, коли так. Не попытали б, кабы не война!

— Зубоскалишь? — покривился Мотаев.

— А если серьезно, то я кое-что в толк не возьму! — поймав подспудную мысль, бросил кисть Кочергин. — Окруженных, Бережнов говорил, сейчас два фронта блокируют; наш Сталинградский и Донской. Так?..

Капитан смотрел выжидающе.

— Вот соглашаешься, а давеча смеялись надо мной, и совсем глупо!.. Донскому фронту, как получается, на внешнем кольце делать нечего, у него справа Юго-Западный фронт — так? А Юго-Западный слева Донской прикрывает. Только нашему Сталинградскому приходится вертеться, как царю Додону: и справа и слева гитлеровцы.

Мотаев, щурясь, с возрастающим интересом слушал.

— Ты на карту смотри, на карту! Яснее ясного тут! Те два фронта по железным дорогам снабжаются, их тылам никто не угрожает. А наш через Волгу, прямо по обрывистому правому берегу которой, верно, и проходит линия фронта. С другой, нашей стороны «котла» армии обращены тылами к врагу… Коммуникации, госпитали, склады, штабы. Даже штаб фронта где-то тут! Если опасность деблокирования окруженных реальна, то почему мой вопрос о безопасности тылов так всех рассмешил?

— Э-э! Не наша с тобой, Юра, забота — стратегия! Получил карту, и тут же в стратегию! Вот уж горе от ума! — качнул головой Мотаев. — Безопасность тылов! Ха! Зачитывался небось книжками о конниках Буденного? О подвигах Дундича в гражданскую знаешь? Так вот, пора конницы минует! Теперь мы, танкисты, заместо нее! На обычном переднем крае попроще — враг впереди, свои — вот они, рядышком. Фланги локти трут. А тут в окопе не отсидишься! Тут ты весь на виду, только успевай поворачиваться. Э-эх, — снова хохотнул он, мотнув головой, — в училищах «котлы» делать покуда не учат. В академиях разве… Учили тебя?.. Нет. «Академиев не проходил». То-то. Я, признаться, тоже. Окружая, ты сам в окружении, везде у тебя фронт, везде тыл! И никаких тебе флангов. А без надежных флангов вчера ведь и наступать не помышляли. Во как все обновилось!..

С этими словами он зашторил окна и включил свет. Кочергин отметил, что разбитое стекло заменили.

— Пропустим-ка трофейного коньячку, вот лучше что! — раскрыл Мотаев чемодан. — Вишь, «На-по-ле-он!»

Неожиданно громко запищал зуммер полевого телефона.

— Гаспарян, верно! — вскочил Мотаев.

Он не ошибся. Начштаба интересовался, не вернулись ли подполковник и батальонный комиссар. Потом приказал Кочергину сменить его на переднем крае.

— Пойдем! — кивнул капитан. — Проветримся. А на проводе, покуда Гаспарян подъедет, Миша побудет. Водитель.

Они вышли. Миша, приплясывавший у входа, поспешно вернул Кочергину поясной ремень с пистолетом и юркнул в автобус.

Ставшего привычным завывания транспортных самолетов над головой что-то не слышалось. Вдвоем подъехали на «виллисе» к обрыву. Гаспарян тут же повел машину обратно. Танкисты, собравшись группами, тихонько переговаривались о чем-то своем, личном. Над провалом за обрывом изредка взлетали ракеты. Пятна белого пространства там, внизу, вырванные на мгновение из мрака, казались безжизненными. Обе стороны молчали. Мерцающий свет ракет оставлял после себя непроницаемо черную стену. Но вскоре сквозь нее начали брезжить багровые сполохи. Их слабо отражали тучи. Раскаты из Сталинграда казались чуть громче, чем утром. Лейтенант вспомнил, как ехал по левому берегу Волги дорогой, спускавшейся к переправам у Светлого яра. Дело было еще до снега. По ту сторону, удвоенные широченным провалом черного зеркала воды, дыбились пожарища фронтового города, пронизанные фейерверком разноцветных трасс. Зрелище врубилось в память.