Конец января в Карфагене - [46]

Несмотря на детскость черт, у Стоунза действительно была апоплексическая физиономия пьяницы-судьи, задумчиво-недовольная, с язвительной репликой на губе. Сходство со старинными портретами затмевало более лестное сходство с «Брианчиком», то есть Брайеном Джонсом, о котором к моменту нашего знакомства малочисленные поклонники Стоунзова поколения успели позабыть, а большинству работяг было вообще неизвестно, кто это такой. Они и своих-то любимых солистов брезговали запоминать. До изобретения Пугачевой, по-моему, всем вокруг было наплевать, кто там для них поет. Известному артисту во время выступления в Анапе плевал в лицо шариками-драже сопливый Азизян. Хамили даже Кобзону: «Та давай пой!», когда у него на концерте в запорожском Цирке отказал микрофон. Выкрики антисемитского толка были нормой в адрес исполнителей соответствующей национальности.

Какой-то инстинкт самосохранения подсказывал обывателю, что с появлением доморощенных «звезд» жизнь простого человека сделается совсем невыносимой, а главное — непредсказуемой. Кумиры были разве что у детей, но поскольку куклу, скажем, Гойки Митича или Бубы Кастороского было невозможно достать даже по блату, дети (за исключением детей дипломатов или журналистов) как-то особо и не психовали по этому поводу.

Стоунз тоже полагал, что местные артисты только действуют на нервы своим пением и киноролями. Впрочем, он так рассуждал лишь до тех пор, пока собеседник сопротивлялся и выдвигал контрагрументы:

«Ты шо?! А Высоцкий? А Светличная?!»

Добившись взаимопонимания, Стоунз тотчас менял свое отношение к «гордостям» советской эстрады и экрана. Даже Сличенко с Утесовым из «уродов» на глазах превращались в «любимых певцов моего бати», а «батя» состоял, между прочим, в первой «команде космонавтов», и так далее…

— Хорошо все-таки сыграл Вельяминов, — однажды Стоунз возомнил, что этой фразой доконает меня настолько, что сможет от меня избавиться навсегда, предварительно выманив у меня все, о чем мечтал, от чего прошибал его пот под наглухо застегнутой школьной формой.

Он ошибался. Напрасно он думал, что смутит меня, неумело изображая солидарность со вкусовщиной «старых людей». Мой ответ был сдержанным:

— Да, неплохо. Вельяминов — профессионал.

Антисоветской истерики не последовало. Я от него не отстал.

Однако самую вожделенную вещицу он у меня к тому времени вытравил. Мы поменялись, произошел так называемый «чендж», и она принадлежала Стоунзу по праву, хотя он и стеснялся цеплять ее на штаны.

Вещица, как это не фантастично звучит, попала сюда, передаваемая из рук в руки, прямо оттуда, то есть — из Америки! На вопрос: «Каким образом?» можно спокойно ответить, как говорят Аладдину переодетые слугами упыри в советской киносказке: «От дяди».

И это — правда. У Лёни Овчаренко был дядя. Он имел ученую степень (наукой занималась вся семья) и летал за рубеж. Леню больше интересовала порнография, но ее среди дядиных даров, разумеется, не было. Дары вообще-то сами по себе были символические. Что называется — безделушки.

Стоунз уже полгода жил во браке. Но его по-прежнему интересовало не порно (это — вредно, убеждал он меня не раз), как нормальных молодоженов, но нечто совсем иное — невзирая на бездетность, а именно: игрушечки, цацки. Например, чешские модельки реликтовых автомобилей, «ястребки» и «мессершмитики», которыми он, словно Кинг Конг, мог забавляться с высоты своих «исполинских» полутора метров.

В школе на переменах, и даже во время уроков Лёня довольно громко и настойчиво требовал фотки «голых тёток». Азизян прислушивался. Мне же рисковать совсем не хотелось. В ту пору я был занят разработкой крупных диверсий, таких, чтобы содрогнулся этот прогнивший мир, не достойный огненных святынь древности. Нет, погореть на самопальной порнухе ради потных детских рублей было бы совсем некстати, рассуждал я. Пока Лёня не продемонстрировал мне дядин подарок.

Вещица умещалась в кулаке. Другое дело, что тысячи здешних детей и взрослых могли сколько угодно сжимать и разжимать свои кулачища и кулачишки (в 70-х эта часть тела больше намекала на «жест Онана», чем на «один громящий кулак»), а вожделенное изделие так и не появилось бы на поверхности влажной ладони. Они могли проделывать это в уединении туалета с пачкой нарезанных газет, либо коллективно, на подпольных занятиях каратэ. Их кулак неизменно оставался пуст.

Что это было? Обыкновенный брелок для ключей на добротной чешуйчатой цепочке с карабином. Прозрачная пирамидка с пузырьком воздуха, где плавала скрюченная экзотическая рыбка. Если взломать этот гробик-аквариум, и распрямить рыбий трупик, его длина составила бы от силы сантиметр. Возможно, то был малёк. Одно не вызывало сомнений — это не подделка. Бедняжка родилась в водах Свободного Мира.

Я с первого взгляда, хотя лишь мысленно, прозвал безделушку «мавзолеем Садко», параллельно напиздев Лёне, что из запертой внутри личинки, если ее подвергнуть нужному облучению, может вылупиться морской дракон, питающийся детишками низших рас.

— И у Пентагона на вооружении, чтоб ты знал, Лёнчик, такие монстры уже есть. Их откармливают кубинцами, вьетнамцами…