Конец великой войны - [20]

Он резко поклонился и отвернул голову. Но тогда заговорил мужчина в штатском:

— Господин маршал, — сказал он на плохом немецком языке, — позвольте вас уверить, что в настоящий момент вы более не можете защищаться, если только не считаете возможным это сделать посредством холодного оружия. За исключением некоторого количества аэростатов, ваши орудия не годятся в дело… Вы убедитесь в этом, приказав кому-нибудь стрелять из какого угодно оружия…

Генералиссимус посмотрел на него, как на сумасшедшего, но ясные, острые и умные глаза этого человека внушили ему неясную тревогу. Однако, это показалось ему настолько нелепым, что почти сейчас же он начал смеяться холодным и тихим смехом. Потом, как человек действия, не любящий бесполезных разговоров, он открыл дверь, позвал часового, стоявшего на карауле, — это был курдский солдат со спокойным и жестоким лицом, — и сказал ему:

— Выстрели в это оконное стекло.

Курд невозмутимо поднял ружье и выстрелил. Не слышно было звука, несколько заглушенного и невнятного на расстоянии, который был так характерен для пороха того времени. Генерал вздрогнул; офицеры сделались мрачными; солдат выкатил от поражения глаза.

— Еще, — приказал Лауфс.

Солдат выстрелил снова и с тем же результатом.

— Хорошо! Выходи! — крикнул маршал, сделавшийся бледным. — А вы, капитан Эттингер, прикажите прийти нескольким стрелкам.

Всеми овладело сильное волнение и суеверный страх. Турки и немцы едва смели смотреть друг на друга. Вошло много солдат и один за другим прицеливались и стреляли без результата, между тем, как с висков генералиссимуса струился холодный пот. Он обернулся к г. Дельстану и спросил его жестким голосом:

— Что вы для этого сделали?

— Посредством новых радиоактивных приборов мы частично разъединили ваши взрывчатые вещества, — тихо ответил ученый. — Как я уже сказал, все ваши орудия не годятся в дело. Если вы хотите в этом убедиться полнее, мы подождем здесь результата опытов.

Все молчали. Недавно еще столь страшный Лауфс и все офицеры, вполне уверенные в превосходстве своей армии, были поражены до глубины души. Истина предстала перед ними с силой катаклизма; они были похожи на людей, внезапно поднятых огромным землетрясением.

Лауфс первым вернул себе хладнокровие.

Без слабости, как и раньше без бахвальства, допуская отныне, что все возможно, он сказал офицеру:

— Не пройдет и получаса, как я буду иметь честь дать вам ответ.

В назначенное время он вновь явился, на этот раз в сопровождении всего своего штаба и, бледный, с расширенными глазами, с дрожащими руками, со смесью ярости и ужасного отчаяния в голосе воскликнул:

— Я готов обсудить предложения его сиятельства маршала фон Эбергадта.

Все наклонили головы. Только один, старый Солейман-паша, генерал третьего корпуса, турок старого закала, бешенный, героический и фаталистичный, воскликнул:

— Значит ли это, что мы сдадимся на капитуляцию?

— Нет другого исхода, — сказал Лауфс ледяным тоном.

Солейман протянул руку к синим оконным стеклам и закричал:

— У тех, кто согласен умереть, всегда есть исход.

V

После полудня австро-венгерские войска почти совершенно окружили оттоманскую армию, хотя позади и на флангах ряды их были для обхвата относительно мало густы. Несколько турецких полков и множество инфантерии смогли отступить, — вернее, бежать — еще вовремя. Но к полудню дальнобойные ружья австрийских стрелков и несколько легких батарей выпустили на беглецов тучу выстрелов. Тридцать тысяч солдат на двух флангах пожелали тогда сдаться. Остальные остались в ожидании вечера.

После страшного спора некоторые турецкие офицеры главного штаба, возбужденные Солейманом-пашой, выпустили воззвание к солдатам-курдам и албанцам, чтобы они арестовали немецких офицеров.

Совершив этот переворот, Солейман смело взял на себя командование армией. В страстных речах он убедил большинство офицеров-магометан, что Лауфс-паша — изменник и что армию можно спасти. Он даже попытался отступить среди белого дня, но скоро понял, что его ожидает страшное поражение, и отложил передвижение на вечер.

В сумерках он принял все меры. Они были просты, варварски примитивны, но именно поэтому самые лучшие для войска, вынужденного ограничиться оружием древних времен. Было избрано три выхода: первый — между двумя высокими холмами, на расстоянии многих верст от поля битвы, два других — на внешних скатах этих холмов. Солейман разделил свою армию на три корпуса и старательно указал солдатам пути следования и место соединения. По совету одного аэростатчика, несколько дирижаблей служили маяками посредством электрических зеленых, красных и белых огней. Другие аэропланы и дирижабли должны были замедлить воздушные операции австро-венгерской армии.

Наступил вечер, такой же нежный, тихий и великолепный, как и предыдущий. Звездные сферы наполнили пространство дрожащими сплетениями света. И все эти блестящие фигуры, с которыми мы связываем глубокие греческие и арабские легенды — Вега, тихо колеблющаяся на Лире, Капелла с широкими бороздами, Альтаир, Арктур, Андромеда, Персей, Офиук, Геркулес, Лебедь, Пегас, — дрожали над одной из великих драм человеческой истории. Как только наступила темнота, оттоманская армия устремилась вперед бешено. Она шла и бежала так же наугад, как первобытная орда. Она бросалась на дикий риск, спасаясь во мраке, руководимая только огромным и бешеным инстинктом самосохранения.