Конец века в Бухаресте - [44]

Каля Мошилор становилась все уже и извилистей. После перекрестка, там, где ее пересекал бульвар, улица сделалась светлее, лавчонки исчезли. Начались особняки, хотя и не боярские, но спокойные, вместительные, похожие на дом Урматеку, приподнятые над землей полуподвальным этажом с лепными звериными мордами над окнами и облицованным камнем входом. Когда в Бухаресте появились нувориши, подобные дома стали строить в разных концах города от Каля Мошилор до Котрочень, от улицы Раду Водэ до Шосяуа Киселефф. Они были менее просторными, чем дворянские особняки, и узнать их можно было по садам: яблони и груши были в них тоненькие, их не украшали ни старые липы, ни тополя, возвышающиеся у ворот около сотни лет. Помимо этих особняков улицу составляли более скромные дома, вытянутые вглубь узких дворов, с двумя окошками на дорогу, до которых зимою можно было достать с сугроба рукой. Подоконники, обитые с внешней стороны железом, по ночам при лунном свете сияли, будто днем, а осенью на них высились груды медной листвы. Появляясь одни вслед за другими, дома и особняки раздвинули город во все стороны.

Неожиданно на пути Буби возникла церковь Оларь. Она стояла на перекрестке посреди просторного двора, где в день святой Пятницы всегда бывал крестный ход. Несмотря на яркое летнее солнце, внутри церкви была полутьма. Множество зажженных при входе свечей свидетельствовали скорое о богатстве прихода, чем о твердой вере прихожан. Буби вошел в церковь и смиренно встал у порога. Ни долгое отсутствие, ни сухие науки, ни новые взгляды не изменили его чувствительной души. Он стоял и благоговейно смотрел на семейную икону, сиявшую вдали, возле алтаря, в желтоватом свете свечей.

Трудно сказать, точностью расчета или тонкостью интуиции предугадала Журубица столь скорую встречу с Буби, и не где-нибудь, а в церкви. Несомненно, это была засада, но устроила ее Катушка бессознательно, обуреваемая душевной смутой и житейскими неурядицами. Укрывшись в темном уголке возле клироса, она была единственным живым существом во всей церкви. Буби, не успев заметить ее, ощутил, что радужные переливы его воспоминаний вдруг потускнели. В висках застучало. Игра мыслей рассеялась взрывом чувств. Нерешительно кося глазами в темный угол, властно притягивавший его, он повел головой. Женщина вольна была понять это как приглашение. Мелкой, семенящей походкой прошла она мимо Буби, вышла из церкви и, моргая от яркого солнца, стала ждать, что же будет дальше.

Внутренне приготовившись к этой встрече, Журубица была во всеоружии тогдашней моды. С полей ее шляпки готова была взмыть в воздух зеленая птичка, сборчатый пышный волан подметал мостовую, позволяя лишь изредка любоваться узким носком маленького ботинка, от которого страдала женская ножка, но ничуть не меньше и мужское сердце. Однако Катушка постаралась шагать чуть-чуть пошире, чтобы иной раз приоткрывалась и щиколотка, привлекая взор и побуждая смелость. Все в Катушке было плавно, округло: завитки, спускающиеся на лоб, но оставлявшие открытыми маленькие ушки, едва прикрытые кружевами плечи, груди, приподнятые тесным корсетом, крутые бедра, волнующие турнюр и пробуждающие игру воображения. Даже зонтик был весь обшит полукруглыми фестончиками и то открывался, то закрывался, бросая на лицо Катушки цветные тени, оживляя его и делая таинственным.

Буби услышал звонкое «доброе утро» и почувствовал крепкое пожатие маленькой ручки, которая будто тоже что-то сказала, и не менее отчетливо. Буби с Катушкой медленно пошли рядом, изредка перебрасываясь словами, ища, о чем бы им поговорить. В одной руке юноша держал шляпу, слегка помахивая ею, другой поддерживал Катушку, когда та переступала или перепрыгивала через колдобины. Сначала он поддерживал ее за локоток, потом под руку, которая плотно-плотно прижала его кисть к теплому боку, словно бы потому, что дорога была такой неровной.

Когда мужчина и женщина идут рядом, потому что их влечет друг к другу, а говорить о чувствах еще трудно, потому что они почти что незнакомы, и каждый, робея, ждет, что объяснение начнет другой, сближение обычно начинается с болтовни обо всем, что ни попадается на глаза. Мало-помалу восклицания и замечания превращаются в полувопросы, потом в полупризнания. Каждое слово произносится со смыслом, и говорящий следит, как отзовется оно в собеседнике.

Буби хвалил Бухарест и лето. Журубица ему не противоречила, однако улыбалась снисходительно, словно сама повидала множество других мест и иных стран. Инстинктивно она сразу же почувствовала, что то, чего бы ей хотелось больше всего на свете — желание стать богатой, жить весело и радостно, избавившись от своей нищенской и скудной жизни, — нужно скрывать как можно тщательнее! И она слушала Буби, выжидая, куда будет клониться разговор, досадуя и недоумевая, почему Буби не спешит оказать внимание, пусть хоть самое скромное, ее красоте. Такого стеснительного молодого человека она еще в жизни не встречала! А Буби мягко и доброжелательно говорил о том, что видел вокруг. С восторгом вспомнил их совместное путешествие из Джурджу и чуть покраснел, сказавши несколько слов о Журубице. Но этого ли ждала Катушка! Ей хотелось пылкости, юношеской дерзости! Трудно приходилось и Буби. Он был настолько растерян, что ему и в голову не пришла преднамеренность этой встречи. Его влекло к этой женщине, но он боялся оскорбить ее, обнаружив свое влечение нечаянным словом или жестом. Путь признаний был под запретом, и ему оставалось лишь шутить, полагаясь на то, что в каждой шутке есть доля истины.