Конец века в Бухаресте - [121]

Издалека доносилась музыка, но из-за тесноты почти никто не танцевал: не было места. Люди довольствовались тем, что развлекались, разговаривая, прохаживаясь и толкаясь. Встречались и более отважные парочки, которые целовались по углам или привязывали себя друг к другу серпантином, подбирая его с полу. Конфетти сыпалось дождем. Веселая толпа, опьяненная свободой, развлекалась как могла. Только один человек, одетый в слишком узкий для него костюм, отчужденно стоял возле одной из лож и смотрел по сторонам. Руки он сложил на груди, короткие рукава его жупана съехали почти до локтей, отчего его торжественная поза выглядела весьма забавно. А изображал он благородного и сурового гетмана, как бы сошедшего со страниц старинных летописей. Выпятив грудь и откинув назад голову, он как бы олицетворял славу и справедливость. Казалось, что не костюм, а сам человек возник из былых времен и из другой страны. Однако не по гордой позе, а именно по костюму, который готов был лопнуть на пухлой фигуре, Журубица узнала прокурора Ханджиу.

Втянув голову в гофрированный и накрахмаленный воротник клоунского костюма, она подошла к гетману и вызывающе посмотрела на него. Повернувшись на каблучках, Журубица коснулась гетмана пальчиком, потом потрогала кривой кинжал, торчавший из-за красного пояса, который стягивал гетманский пухлый живот, и проговорила писклявым голоском:

— Здравствуй, маска!

Надменный и одинокий гетман почувствовал себя чуть ли не оскорбленным. Он шагнул в сторону и замешался бы в толпе, если бы паяц не следовал неотвязно за ним. Видя, что гетман пытается ускользнуть, Журубица решилась приподнять на мгновение маску и шепнула прямо ему в лицо:

— Добрый вечер, господин прокурор.

Эта встреча была для Ханджиу совершенно неожиданной. За столом, в тесном кругу друзей Буби Барбу прокурор считал Журубицу чуть ли не личным врагом, мешавшим ему войти с Буби в более тесный контакт и воспользоваться им для установления связей в тех кругах, куда был вхож молодой барон. Поэтому он и не стремился к более непринужденным отношениям с ней, что было бы для молодых людей естественно. Но в этом зале женщина с влажными улыбающимися губами, от которой веяло ароматом цветов и плоти, показалась ему соблазнительной. Когда Катушка заявила вдобавок, что Буби не пожелал прийти на бал, и не без умысла сообщила, что и Ликуряну оставил ее в одиночестве, отправившись пытать счастье с какой-то маской, Ханджиу и решил, что этот вечер они проведут вместе. Журубица радостно улыбнулась, и они покинули зал, поднявшись по широкой лестнице наверх, где и уселись за столик в глубине курительной комнаты. На этот раз прокурор изменил своей обычной умеренности и заказал шампанского. Подняв высокие тонкие бокалы с холодным пенящимся вином, они чокнулись и пристально посмотрели друг другу в глаза. Принимаясь за вторую бутылку, прокурор был уже необычно разговорчив. Подвинувшись вместе со стулом как можно ближе к Журубице, он разглагольствовал и жестикулировал, для вящей убедительности поглаживая время от времени сквозь пышные складки костюма округлое колено или полную икру женщины, которая нисколько не смущалась, а как бы поощряла к этому, закинув ногу на ногу.

Все рассказы прокурора были рассчитаны на то, чтобы поразить Журубицу. В первую очередь он посетовал на бедность и скудость бала, на котором они присутствовали. Много раз ему приходилось бывать на подобных балах. Но вот Журубице по-настоящему роскошных и элегантных балов видеть не доводилось. Естественно, что все чудеса, которые видел прокурор, происходили в Париже. Положительно, в этот вечер Катушка все больше и больше нравилась прокурору. Наконец-то он узнал ее! Им владело нетерпение, вспышка минутной страсти, когда человек, особенно молодой, готов отдать все, чтобы овладеть женщиной. Все поведение Ханджиу доказывало это, но только не слова. Несмотря на весь свой пыл, прокурор так и не нашел ни единого слова, чтобы выразить свои чувства — нежность или желание.

Ни рассыпаться в комплиментах, ни вскрикнуть от восхищения не мог прокурор Ханджиу: он ни на миг не забывал, кто он такой. Таким он родился, так был воспитан. О чем бы он ни говорил, он как бы повелевал Журубице восхищаться им и любить его. Разумеется, делалось это не прямо, а с помощью всевозможных историй, главным героем которых всегда был он. Он рассказывал, к примеру, как женщины, разговорившись с ним в поезде, забывали сойти на нужной им станции и продолжали ехать дальше; как одной немке он показывал Париж и потом никак не мог от нее избавиться, как по его совету одна певица выбрала себе костюм для бала в Гранд Опера и имела огромный успех, а за костюм получила приз. Рассказывая о своих приключениях — а их было множество и следовали они друг за другом без передышки, — Ханджиу то касался рук Журубицы, то поглаживал ее плечи. Катушка без стеснения принимала эти ласки, улыбалась и слушала прокурора, который не расточал комплиментов и не рассыпался в лести, как обычно бывает в подобных случаях. Несмотря на возбуждение, Ханджиу не мог забыть о том, что Катушка гораздо ниже его по положению и происхождению, что она всего лишь пустенькая бабенка без роду без племени, простенькая и неначитанная! И теперь, воспылав к ней страстью, Ханджиу никак не мог примириться с мыслью, что эта простушка вовсе не торопится отдаться ему. Свое желание он выражал жестами, но и только. Происхождение, воспитание и особенно должность прокурора препятствовали ему выражать свои чувства иначе. Это Катушка должна была понять и сама броситься ему в объятия!