Конец Распутина - [19]

Из спальной Распутин провел нас в столовую, где был приготовлен чай.

Там кипел самовар. Множество тарелок с печением, пирогами, сластями и орехами, варенье и фрукты в стеклянных вазах заполняли стол, по середине которого стояла корзина с цветами.

Мебель была тяжелая, дубовая, стулья с высокими спинками, и большой громоздкий буфет с посудой. На стенах висели картины, плохо написанные масляными красками; с потолка спускалась и освещала стол бронзовая люстра с большим белым стеклянным колпаком; у двери, выходившей в переднюю, помещался телефон.

Вся обстановка распутинской квартиры, начиная с объемистого буфета и кончая нагруженной обильными запасами кухни, носила отпечаток чисто мещанского довольства и благополучия. Литографии и плохо намалеванные картины на стенах вполне соответствовали вкусам хозяина, а потому, конечно, и не заменялись ничем иным.

Было видно, что столовая служила главной приемной комнатой «старца», в которой он вообще проводил большую часть своего времени, когда бывал дома.

Мы сели к столу, и Распутин начал угощать нас чаем.

Разговор сначала не клеился. Мне казалось, что Распутина сдерживало какое то недоверие, а, может быть, на его настроение действовал и телефон, который трещал без умолку и все время прерывал нашу беседу.

М. Г. чем-то была очень взволнована. Она то и дело вставала, выходила из-за стола, затем опять садилась.

Распутина, помимо телефона, несколько раз вызывали в соседнюю комнату, служившую ему кабинетом, где его ожидали какие-то просители. Вся эта суета его раздражала, он нервничал и был не в духе.

В один из тех перерывов, когда он выходил в столовую, внесли огромную корзину цветов, к которой была приколота записка.

– Неужели это Григорию Ефимовичу? – спросил я М.Г.

Она утвердительно кивнула головой.

В этот момент вошел Распутин. He обращая внимания на подношение, он сел за стол рядом со мной и налил себе чаю.

– Григорий Ефимович, – сказал я ему, – вам подносят цветы, точно какой-нибудь примадонне.

– Дуры... Все дуры балуют. Каждый день свежие носят, знают, что люблю цветы-то.

Он рассмеялся:

– Эй ты, – обратился он к М. Г., – пойди-ка в другую комнату, а мы тут с ним поболтаем.

М. Г. послушно встала и вышла.

Оставшись наедине со мной, Распутин пододвинулся и взял меня за руку.

– Ну, что, милый, – ласковым голосом произнес он, – нравится тебе моя квартера? Хороша? Ну вот, теперь и приезжай почаще, хорошо тебе будет...

Он гладил мою руку и пристально смотрел мне в глава.

– Ты не бойся меня, – заговорил он вкрадчиво, – вот как поближе-то сойдемся, то и увидишь, что я за человек такой... Я все могу... Коли Царь и Царица меня слушают, – значит и тебе можно. Вот нынче увижу их да расскажу, что ты чай у меня пил. Довольны будут!

Это намерение Распутина сообщить в Царском Селе о моих посещениях его дома, совсем меня не устраивало. Я знал, что Императрица сейчас же скажет об этом Вырубовой, которая отнесется к моей «дружбе» со «старцем» весьма подозрительно, ибо она не раз слышала лично от меня самые откровенные и неодобрительные отзывы о нем.

– Нет, Григорий Ефимович, вы там ничего не говорите обо мне. Чем меньше люди будут знать о том, что я у вас бываю, тем лучше. А то начнут сплетничать и дойдут слухи до моих родных, а я терпеть не могу всяких семейных историй и неприятностей.

Распутин согласился со мной, и обещал ничего не рассказывать.

Беседа наша коснулась политики. Он начал нападать на Государственную Думу:

– Там про меня только худое распускают, да смущают этим Царя... Ну, да недолго им болтать: скоро Думу распущу, а депутатов всех на фронт отправлю: ужо я им покажу, тогда и вспомнят меня.

– Григорий Ефимович, неужели вы на самом деле можете Думу распустить, и каким образом?

– Эх, милый, дело-то простое... Вот будешь со мной дружить, помогать мне, тогда все и узнаешь, а покамест вот я тебе что скажу: Царица уж больно мудрая правительница... Я с ней все могу делать, до всего дойду, а Он[7] – Божий человек. Ну, какой же Он Государь? Ему бы только с детьми играть, да с цветочками, да огородом заниматься, а не царством править... Трудновато Ему, вот и помогаем с Божьим благословением.

Я негодовал, слушая, с каким снисходительным пренебрежением этот зазнавшийся мужик-конокрад говорит о русском Императоре. Однако я сдержал себя, и очень спокойным тоном стал говорить, что ведь он, Распутин, и сам не знает, какие люди его окружают, хорошие или плохие советы они ему дают, добиваясь того, чтобы он, при помощи своего влияния в Царском Селе, проводил их в жизнь.

– Почему вы знаете, Григорий Ефимович, чего от вас самих разные люди добиваются и какие у них цели? Может быть, они вами пользуются для своих грязных расчетов?

Распутин снисходительно усмехнулся:

– Что Бога хочешь учить? Он, Бог-то, не даром меня послал Своему Помазаннику на помощь... Говорю тебе: пропали бы Они без меня вовсе. Я с Ними попросту: коли не по-моему делают, сейчас стукну кулаком по столу, встану и уйду, а Они за мной вдогонку бегут, упрашивать начнут: «останься, Григорий Ефимович. Что прикажешь – все сделаем, только уж не покидай ты нас». Вот оно, милый, как Они меня любят да уважают. Намедни, – продолжал Распутин, – говорил я Им про одного человека, что назначить его нужно, а Они все оттягивают, да оттягивают... Ну я и пригрозил: «уеду, говорю, от Вас в Сибирь, а Вы тут все без меня сгниете, да и мальчика своего погубите, коли от Бога отвернетесь, и к дьяволу попадете». Вот как, милый. А тут еще всякие людишки около Них копошатся да нашептывают Им, что де Григорий Ефимович дурной человек, зла Им желает... А на что я стану Им зло делать? Они люди хорошие, благочестивые...