Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки - [20]

Хотя Поппер с ужасом относился к психоаналитикам, его работы лучше всего могут быть поняты с точки зрения психоанализа. Его отношения с авторитетными лицами — от гигантов науки, таких как Бор, до его помощницы миссис Мью — были явно сложными, чередующими вызов и почтение. Возможно, в единственном отрывке автобиографии, где он по-настоящему раскрывается, Поппер упомянул, что его родители были австрийскими евреями, принявшими лютеранство. Затем он доказывает, что неудачи других евреев в ассимиляции с немецкой культурой и их важная роль в левом движении оказали содействие появлению фашизма и спонсируемого государством антисемитизма в тридцатые годы: «…антисемитизм был злом, которого должны были одинаково бояться как евреи, так и неевреи и… перед лицами еврейского происхождения стояла задача приложить все усилия, чтобы не провоцировать его»[49]. Поппер был близок к тому, чтобы обвинить евреев в Холокосте.

«Структура» Томаса Куна

— Послушайте, — сказал Томас Кун. Слово было на полнено усталостью, словно Кун смирился с мыслью, что я неправильно его истолкую, но он все равно намеревался попытаться — несомненно зря — сказать то, что хотел до меня донести. Кун часто произносил это слово. — Послушайте, — снова сказал он.

Он наклонился вперед всем своим долговязым телом и выставил вытянутое лицо, его толстая нижняя губа, которая вместе с уголками рта обычно являлась частью дружеской улыбки, опустилась вниз.

— Боже упаси, если бы у меня был выбор писать книгу или не писать, я выбрал бы первое. Но, несомненно, я сильно расстроился из-за реакции, которую она вызвала.

«Книга» — это «Структура научных революций» (The Structure of Scientific Revolutions), которая, может быть, является самым влиятельным трактатом, когда-либо написанным о том, как наука продвигается вперед (или не продвигается). Книга известна тем, что родила ультрамодный термин «парадигма». Она также раздула теперь банальную идею о том, что личности и политика играют большую роль в науке. Самым глубоким доводом книги является менее очевидный: ученые никогда не смогут по-настоящему понять реальный мир или даже друг друга[50].

Если уж Кун выбрал такую тему, то ему следовало бы ожидать, что его послание будет, по крайней мере частично, понято неправильно. Но когда я брал интервью у Куна в его кабинете в Массачусетском технологическом институте через три десятилетия после публикации «Структуры», то понял, как глубоко его ранила степень непонимания написанной им книги.

Особенно его расстраивали заявления, что он описал науку как иррациональную.

— Если бы они говорили «арациональную», то меня бы это совершенно не беспокоило, — заявил он без тени улыбки.

Так как Кун опасался усугублять путаницу в отношении своей работы, он стал бояться прессы. Когда я впервые позвонил ему, чтобы договориться об интервью, он мне отказал.

— Послушайте. Я думаю, нет, — сказал он и сообщил, что «Сайентифик Америкен», мои работодатели, дали «Структуре» «самую плохую рецензию», насколько он «помнит». (Сарказм на самом деле был отказом; он вызывал в памяти аргумент Куна о «много шума из ничего». Но чего ожидал Кун от журнала, прославляющего науку?) Заметив, что я тогда не работал в журнале — рецензия была опубликована в 1964 году, — я попросил его изменить решение. В конце концов Кун с неохотой согласился.

Когда мы наконец оказались в его кабинете, Кун заявил, что ощущает дискомфорт от самой идеи того, что придется лезть в глубину его мыслей.

— Человек не является историком самого себя, не говоря уже о психоаналитике, — предупредил он меня.

Тем не менее он проследил свой взгляд на науку до прозрения, случившегося с ним в 1947 году, когда он учился в Гарварде, пытаясь получить докторскую степень по специальности физика. Читая «Физику» Аристотеля, Кун удивился, насколько она «неправильна».

Как получилось, что человек, блестяще писавший на такое количество тем, был настолько сбит с дороги, когда дело дошло до физики?

Кун размышлял над этой тайной, глядя в окно студенческого общежития («Я до сих пор вижу лозу и тень, которая покрывала ее на две трети»), когда внезапно до него «дошел смысл» книги Аристотеля. Кун понял, что Аристотель вкладывал в основные понятия другие знания, отличные от вкладываемых современными физиками. Например, Аристотель использовал слово «движение», чтобы сказать не просто об изменении положения, а об изменении вообще — солнце краснеет и спускается к горизонту. Физика Аристотеля, понимаемая в ее терминах, просто отличалась от физики Ньютона, но не уступала ей.

Кун оставил физику в пользу философии и пятнадцать лет боролся, чтобы трансформировать свое прозрение в теорию, изложенную в «Структуре научных революций». Краеугольным камнем его модели является концепция парадигмы. Под парадигмой до Куна имели в виду просто пример, который служит образовательным целям. Например аmо, amas, amat — это парадигма для обучения спряжению глаголов в латинском языке. Кун использовал этот термин для набора процедур или идей, косвенно инструктирующих ученых о том, чему верить и как работать. Большинство ученых никогда не спорят с парадигмой. Они решают загадки, проблемы, от которых усиливается и расширяется охват парадигмы, а не бросают ей вызов. Кун назвал это «жадным поглощением» или «нормальной наукой». Всегда существуют аномалии, явления, которые парадигма не в силах изъяснить и которые могут даже противоречить ей. Аномалии часто игнорируют, но если они нарастают, то могут вызвать революцию (также называемую смещением парадигмы, хотя это не выражение Куна), когда ученые отказываются от старой парадигмы в пользу новой.