Конец королевы - [37]

Она умолкла. На последних словах ее хрипловатый, но приятный голосок упал до едва разборчивого шепота. Потом она придвинулась ко мне, легонько взяла за локоть и чуть пожала. Она даже попыталась улыбнуться, печально и устало, но попытка так и осталась попыткой. Губы, которые должны были изобразить улыбку, только чуть приоткрылись, искривились и снова сжались. Потом она села на постель, на самый краешек, прямая, неприступная. Две-три секунды сидела так, точно окаменевшая, потом наклонилась вперед, оперлась локтями о колени, голову положила на ладони, плечи у нее задрожали, она потянула носом воздух, всхлипнула и тихо заплакала.

Пока она говорила, никто даже не шевельнулся, мы молча следили за нею, как за актрисой, произносящей захватывающий монолог, Павел хмурился, а Зузана с Аленой, словно сговорившись, сидели, приоткрыв рты, со страхом и удивлением в глазах. Но я следил в первую очередь за Бореком. Сначала его лицо не выражало ничего, кроме апатии, но по мере того, как Мирка ровно и монотонно произносила свою речь, безразличие сменилось любопытством, любопытство — тревогой, а тревога — какой-то неопределенной смесью боли, страха и смятения. Я понял, что Борек не понимает, о чем идет речь.

За обледеневшими окнами пронзительно выла и свистела нескончаемая метель. Она то стихала на мгновение, то вновь налетала с удвоенной силой, точно хотела сорвать избу с фундамента и разбить ее вдребезги о скалистые отроги высящейся неподалеку Козьей горы.

Наконец заговорил я. И даже испугался своего голоса, так хрипло и сорванно он прозвучал.

— Давайте проверим. Павел, ты пойдешь со мной. И ты, Мирка, тоже. Пошарим под тюфяком.

— Никуда я не пойду, — проскулила Мирка, — не трогайте меня!..

— Тогда Борек, — сказал я.

Он закрутил головой и отказался:

— Зачем я вам нужен? Хватит и вас двоих.

— Нет, — уперся я, — ты тоже пойдешь с нами.

Борек уступил. Павел повернулся и отворил дверь в соседнюю комнату; у порога, однако, остановился и пропустил меня вперед.

— Если ничего не найдем, — предупредил я, — каждый покажет свои вещи, рюкзаки, бумажники, карманы и вообще. Обыщем всю избу от погреба до крыши. Не возражаете?

Ответом мне было гробовое молчание.

— Молчание — знак согласия, — заметил я и зашел в спальню Катаржины. За мною — Павел, последним — Борек. Дверь осталась приоткрытой, но ни одна из девчонок даже головы не повернула. Зузана опустила глаза, Алена вообще зажмурилась.

Я остановился у постели, где лежало неподвижное тело. У меня засосало в желудке, но надо было поскорее с этим делом покончить, и я приподнял тюфяк и сунул туда руку. Тут же нашарил что-то мягкое, завернутое в тряпку, точнее, в полотенце, и вынул маленький сверточек.

Я указал подбородком в сторону кухни, Павел кивнул, а Борек туда направился. Он шел, точно на ходулях, тяжело и неуверенно, споткнулся о порожек и чуть не упал, но в последнюю минуту успел схватиться за край стола и остановился, ухватившись за стол с такой силой, точно боялся, что он куда-то исчезнет.

Я осторожно положил на стол светло-коричневую кожаную коробочку, которую вынул из полотенца.

— Все верно, она держала ее под подушкой, — произнес я и с большим облегчением добавил: — Мирка говорила правду.

— Погляди, что внутри, — сказала подошедшая к столу Мирка.

Я помешкал. Борек оторвался от стола и нетерпеливо выкрикнул:

— Да открывай же, чего ждешь!

И замер, широко расставив ноги, не отводя взгляда от несессера. Глаза у него блестели, как у больного.

Я взял коробочку в левую руку, а правой расстегнул «молнию». Коробочка открылась, и я вынул белый продолговатый пакет, аккуратно перевязанный красивой зеленой лентой.

— Ну, что? Будем смотреть дальше? — спросил я, стараясь держаться спокойно, и быстро окинул взглядом всю компанию, проверяя, как они отреагируют на мой провокационный вопрос.

Зузана промолчала. Алена нервно кивнула, а Борек и Мирка в один голос выкрикнули:

— Да!

— Как хотите, — сказал я, отодвинул коробочку и взял пакет в руки. Мне даже не надо было развязывать ленту, пакет был мягким и упругим, я легко ее стянул и уронил на стол, а потом развернул бумагу и высыпал туда же все содержимое.

— О Господи! — выдохнула Алена и протянула руку, видимо, чтобы убедиться, что это не сон, но тут же испуганно ее отдернула.

— Не может быть! — прошептал Павел и повернулся к Мирке, словно ожидал от нее объяснений. Но Мирка смотрела на стол с тем же удивлением и едва ли не благоговейным ужасом.

На клетчатой скатерти в свете трех свечей рассыпалась целая груда банкнот, добрых сто, а то и больше тысяч, и у нас, студентов, привыкших стрелять пару крон до стипендии или денежного перевода от родителей, перехватило дух.

Я разложил банкноты неровным веером. Насколько сумел разобраться, тут были доллары, марки, швейцарские и французские франки, английские фунты, югославские динары, шведские кроны и голландские гульдены, новенькие или потрепанные, походившие по рукам, они играли всеми красками — от светло-зеленой до темно-синей и фиолетовой, все эти десятки и двадцатки, сотенные и полусотенные. На одном краю веера лежало шесть или семь стодолларовых бумажек, чуть дальше, почти посередине, покоились банкноты с изображением нахмуренного мужчины в профессорском берете, их было больше всего, не меньше четырех сотен, и на каждой из них красовалась единичка, дополненная двумя пузатенькими нулями, а чуть ниже, у самого краешка, над светлой каемкой, виднелись энергичные подписи финансовых чинов федеральной республики, а рядом с ними теснились еще и еще самые разнообразные сокровища, заканчиваясь несколькими тузексовыми стокроновыми бонами.