- Мэри-Джо, Мэри-Джо, иди сюда!
- Папа что, с ума сошел? - донесся до него приглушенный голосок Эмми.
- Нет, - ответила Мэри-Джо и вбежала в комнату
- Что случилось, дорогой? - спросила она нетерпеливо.
- Я просто хотел... Просто хотел, чтобы ты зашла ко мне на пару минут.
- Знаешь, Марк, ты просто сам не свой. Эмми после школы всегда требует к себе внимания, так уж повелось. Не стоит тебе сидеть дома без дела, Марк, ты становишься просто невозможным.
Она улыбнулась, давая понять, что не так уж сильно на него сердится, и поспешила к Эмми.
На секунду Марк почувствовал острый укол ревности оттого, что Мэри-Джо гораздо внимательнее относится к Эмми, чем к нему самому.
Но ревность быстро прошла, как и воспоминание о боли, которую причинили ему пальцы Мэри-Джо, когда та цеплялась за него. На Марка нахлынуло чувство огромного облегчения, и он больше не тревожился ни о чем, а просто подошел к гробу, который так и притягивал его, открыл крышку и заглянул внутрь.
«У бедняги словно вовсе нет лица, - подумал Марк. - Будто смерть лишает человека лица, и все становятся безымянными, незнакомыми даже самим себе».
Он провел руками по атласной обивке, прохладной и приятной на ощупь. Комната, да и весь мир вокруг вдруг словно сделались нереальными. Остались лишь Марк, гроб и мертвое тело, и Марк вдруг почувствовал, как ужасно устал и как ему жарко, словно сама жизнь была мучительным трением, вызывающим чудовищный жар. Он снял халат и пижаму, неловко вскарабкался на стул и забрался внутрь гроба, опустился на колени, потом лег. Никого внутри больше не было, не с кем было делить узкое пространство, ничто не отделяло его от прохладного атласа обивки, и он лежал, наслаждаясь прохладой, потому что трение наконец-то прекратилось, жар быстро спадал, и тогда Марк приподнялся и задвинул крышку, и наступили темнота и покой, где не было больше ни запахов, ни вкусов, ни чувств, а была лишь прохлада гладкой ткани.
- Почему закрыли крышку? - спросила малышка Эмми, крепко держа маму за руку.
- Потому что мы должны помнить не то, каким папа был с виду, - тихо говорила Мэри-Джо, тщательно подбирая слова, - а то, каким он был в жизни. Каким он был веселым, как смеялся, как любил нас.
- Но я помню, как он меня шлепал.
У Эмми был растерянный вид.
Мэри-Джо кивнула и улыбнулась, впервые за долгое время.
- Это тоже надо помнить, - сказала она и увела дочку от гроба, обратно в гостиную, где Эмми, еще не понимая всей глубины обрушившейся на нее утраты, весело вскарабкалась на колени к дедушке.
К маме подошел Дэвид, вложил свою руку в ее ладонь и крепко сжал. Он был серьезен, на лице виднелись следы слез. Он уже все понимал.
- Все будет хорошо, - сказал он.
- Да, - ответила Мэри-Джо. - Я тоже так думаю.
- Не знаю, дорогая, где ты берешь силы, чтобы держаться так стойко, - прошептала ей на ухо мать.
Слезы навернулись на глаза Мэри-Джо.
- Вовсе я не стойкая, - прошептала она в ответ. - Все ради детей. Они ведь полностью зависят от меня. Я не могу позволить себе быть слабой, когда знаю, что они смотрят на меня.
- Как было бы ужасно, - задумчиво проговорила ее мать, - если бы у вас не было детей.
Марк Тэпуорт, исполнив свою последнюю волю, лежал в гробу и слышал все, что происходит вокруг, но все это больше не удерживалось в его сознании, ибо там теперь царила лишь одна мысль - о согласии. Он достиг полного согласия со своей жизнью, со своей смертью, со всем миром и с вечным отсутствием мира. Потому что теперь есть дети.
---
Orson Scott Card "Quietus", 1979
Перевод Л. Шведовой
